Судить буду я

Анвар Абидович сразу сник, сжался, и Шубарин легко представил его в ватнике, не по размеру сапогах. Но он нашел в себе силы и быстро сформулировал ответ.

— А почему бы тебе не согласиться? Во-первых, какой здесь криминал? Какое тебе дело, откуда взялись деньги, кто заложил их первооснову. Это все-таки деньги не наркобизнеса, не деньги мафии. Как хозяин банка, ты можешь и не знать, кто их истинный владелец. Во-вторых, оказать партии услугу, даже если она сегодня и не в чести, дело благородное и беспроигрышное. Поясню: зная тебя, я оговорил одно существенное условие — нигде, ни в каких бумагах, не будет упоминаться твоя фамилия. Тебе не придется подписывать никаких обязательств, достаточно твоего слова. А считать, что коммунисты ушли навсегда, опрометчиво, они в шоке, в нокдауне, но скоро оправятся. Нет худа без добра — партия невольно очистила ряды от попутчиков, карьеристов, перевертышей. А как банкир ты сможешь оперировать чужими миллиардами, разве это не удача для финансиста? Деньги будут возвращены в нашу страну навсегда, и тебе дадут на этот счет гарантии…

И в-третьих: кто не с нами — тот против нас, это придумал не я. Со мной ясно, я поручился за тебя. Я, возможно, никогда не вернусь домой, лишусь каптерки, передач, покровительства уголовников и администрации лагеря, а это равносильно смерти. Что касается тебя — узнав такую тайну, ты тоже оказался в опасности. В большой игре сантиментов нет…

Они долго сидели молча, каждый думая о своем, и Шубарин увидел, как снова сник, сжался Анвар Абидович, и ему так стало жаль его, что он присел рядом с ним на диван и по-дружески обнял за плечи.

Все возвращалось на круги своя. Давно, когда он только начинал подниматься как предприниматель, и партия, и уголовка не оставляли ни один его шаг без внимания, следовало кормить и тех и других.

Все повторялось сначала… Но сегодня за ним был опыт жизни, и всегда, при любых обстоятельствах, он оставался хозяином своего дела. И вдруг он улыбнулся, вспомнив, как однажды записал в дневнике: "Мой удел — постоянный риск, я ставлю на карту жизнь почти ежедневно, а если точнее, она всегда там и стоит".

Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, Сенатор, бывший заведующий отделом административных органов ЦК Компартии Узбекистана, неожиданно арестованный прокурором Камаловым в Самарканде, в тюрьме "Матросская Тишина" стал видной фигурой, заметной не прежней должностью, а тем, как держался, вел себя. Вот где сгодилась двойственность его натуры: ведь он уже давно вжился в образ просвещенного, демократически настроенного юриста, обретенный из-за докторской диссертации, украденной у убитого прокурора Азларханова. Сегодня в тюрьме он вновь разыгрывал эту карту, потому что в стране явно обозначились силы, противостоящие переменам, хотя лидер реформ уверял со всех трибун, что врагов у перестройки нет и быть не может, как и нет альтернативы ей.

В тюрьме свободного времени много, и все разговоры шли о политике, о власти, о Горбачеве. Кто он: коммунист или демократ? Сторонник империи или ее могильщик? — задумывался Сенатор. Куда он ведет страну: к западной демократии или к обновленному социализму? Если к социализму, то средства, выбранные им, перестройка, гласность, новое мышление — оказались такими чудодейственными, что они привели не к обновлению социализма, а к его гибели. Макиавеллист в тактике, Горбачев из-за веры в магию собственной риторики потерял цель удержание власти. Он плохо знал историю партии, еще хуже историю становления механизма тоталитарной диктатуры. Дилетант в этом деле, он начал экспериментировать с ее механизмом, с детищем Ленина-Сталина, гениальным для данного режима, и загубил его, не найдя ему замены. Горбачев часто, к месту и не к месту, цитировал Ленина, наверное, уподобляя себя ему, но не заметил его главный тезис: "При советской политической системе дать свободу слова и печати — значит покончить жизнь самоубийством". Еще он позабыл, что русский народ ненавидит советскую власть за тиранию и нищету, а нерусские народы желают только развала империи с ее унизительной великодержавной политикой русификации. Он стал жертвой свободы, которую сам же дал стране.

Для Сенатора это стало столь очевидным, что он уже не вступал в диспуты о прорабе перестройки, отце нового мышления. Странно, но сегодня многие граждане, заурядные журналисты, не говоря уже о политиках, видели дальше Горбачева, чувствовали скорый крах коммунистической партии, за которую генсек держался стойко, несмотря на то, что она была главным противником его реформ. Чувствовали, что Горбачев подготовил для сепаратистов всех мастей исторический момент, когда любую нацию, так или иначе оказавшуюся в составе Российской империи и двести, и триста лет назад, стало легко подтолкнуть к выходу из нее. Пример стран соцлагеря, в одночасье сбросивших навязанные им режимы, мог вот-вот повториться от Балтики до Тихого океана, от Белого до Черного моря. Но Акрамходжаев, как ни странно, молил аллаха, чтобы… Горбачев продержался как можно дольше.