Судебные речи

И подсудимый Петлин не может отговариваться незнанием того, что он делал, давлением на него авторитета закона в лице нотариуса и влиянием «плачущей женщины». Он — человек, испытавший жизнь, и в боях бывавший, и домами управлявший. Его зовут к совершенно незнакомым людям и держат целый вечер вместе с товарищем, затем увольняют за смертью хозяина, а потом опять посылают и предлагают подписать очевидную, явную ложь, предлагают прописать, в выражениях, не допускающих сомнений, будто бы он видел и слышал то, чего не было… Все это делается с незнакомым человеком, которого потом тревожат и явкою в суд и опять заставляют лгать. Но разве возможно это в действительности? Разве человек, не заинтересованный в подделке завещания, а действительно чужой, не сказал бы самому себе, что между «авторитетом закона» и лжесвидетельством — отношения самые враждебные, которых никакой нотариус изменить не может, не сказал бы окружающим: «Позвольте, однако, вы меня, продержав весь вечер, уговариваете подписать завещание потому будто бы, что этого желал покойный. Но я его не знал, я вас не знаю, я не могу вам верить, да и за кого, наконец, вы меня-то принимаете с вашими предложениями?»… Ничуть не бывало: он прямо подписывает и затем уже становится советником Седковой, входит в ее интересы, пишет ей письма, советует беседовать интимно с прислугою, и дело, к которому отнесся с таким доверием, уже называет «известным вам милым делом». Это ли положение человека, случайно и по военному прямодушию попавшего в милое дело? Да и случайно ли попал он в свидетели? Он жил на одной лестнице с Седковыми и был знаком «с девицею Аришею», как ее описывал Виноградов. Свойства этого знакомства понятны, и не для обмена же мыслей оно было заведено. Арина могла быть связующим звеном между Седковою и Петлиным, нравственную крепость которого барыня, конечно, могла понять из неизбежной болтовни служанки. А людей она видела столько, что могла научиться их разбирать по довольно тонким чертам. Этим предварительным заочным знакомством объясняется приглашение Петлина. Действовал ли он бескорыстно — указывают 200 руб., полученные им в день утверждения завещания, и записка с просьбою о 100 руб. с прибавлением: «Дадите — жалеть не будете». Свои последующие отношения с Седковой он объясняет тем, что был под давлением Арины. Но вы ее видели, господа присяжные заседатели. Это личность, быть может, готовая урвать ушко из общей добычи, но, во всяком случае, без собственного почина. И ужели Петлин мог быть в ее руках послушным орудием? Ужели она его, как малое дитя, без воли и желания с его стороны, водила ночью к памятнику Екатерины для заговоров с «сосвидетелем», водила к помощнику пристава Станкевичу, заставляла писать письма о милом деле и диктовать своей жене донос против себя самого? Это не в порядке вещей. А, между тем, все это было. Кто же был в этом старший, кто действовал, кто распоряжался? Вы не затруднитесь сказать, что это был Петлин и что Арина, со своими сведениями кое о чем, была послушным и прибыльным орудием в его руках. Чрез нее он мог действовать угрозами и постоянным томлением на Седкову, чрез нее, живя в одном доме, иметь постоянный надзор за ее барынею. Там, где Бороздин действовал один, он мог действовать через Арину; когда угроза доносом прокурору удалась так хорошо, присылается и Беляева с требованием денег. Но характер у Седковой неровный, да и измучили ее, должно быть, очень — она вспылила и выгнала Арину вон. Тогда вопрос о доносе стал иначе. Он был написан. Припомните, однако, что он пишется под диктовку Петлина его женою, в присутствии Тениса и Медведева. Они пойдут и скажут Седковой. Она испугается и пришлет деньги,а не испугается их рассказа, так испугается записки Станкевича, который ей пишет: «Ко мне поступил донос на вас, но прежде, чем дать ему ход, я хотел бы поговорить с вами». Действия Станкевича не подлежат нашему обсуждению, но есть основание предполагать, что он не отнесся серьезно к доносу Арины, приходившей с Петлиным, потому что не послал его в сыскную полицию или не приступил сам к дознанию, а доложил о нем приставу только после жалобы Седковой на вызов ее в участок. Быть может, Петлин, который был знаком в участке, убедил его в неосновательности доноса, который и сам по себе, никем не подписанный, содержал лишь голословное заявление о подлоге чеков и о вывозе имущества, ни словом не упоминая о подлоге завещания. Станкевич счел только за нужное вызвать Седкову, чтоб спросить у нее, где живет Арина, хотя, как кажется, это удобнее было сделать по справочным листкам и сведениям адресного стола. Очевидно, что донос безымянный и неосновательный, даже с точки зрения местного полицейского чиновника, не должен был получить дальнейшего движения и весь желательный результат его для заинтересованных лиц состоял лишь в получении Седковою повестки из полиции. Повестка, однако, произвела совершенно неожиданное для них действие. Седкова пошла жаловаться. Вымогательство, ловко задуманное Петлиным, который, соорудив донос, стоял все-таки от него в стороне, не удалось, но зато предварительное следствие, возникшее из этого случая, как мне кажется, удалось вполне. Корыстные цели Петлина очевидны. Его записка: «Дайте Б. просимое» явно указывает, что он был заинтересован в том, чтоб получить свой гонорар. Он отрицает всякие сношения с Седковой. Но как объяснить историю с векселем в 5 тыс. руб., который он разорвал после того, как он был ею объявлен подложным. Если бы он был получен за действительные услуги, как деньги, а не составлял орудия или плода нового вымогательства, рассчитанного против Седковой, то он не расстался бы с ним так легко. Ведь это все-таки была ценность в несколько тысяч. Таковы действия Петлина, подлежащие вашей оценке.