Судьбы вещей

Нельзя сказать, что единоборство со страшным зверем – легкое дело. Для этого человек должен быть мужественным, сильным и опытным. Малейшая оплошность – и вместо того, чтобы «поддеть» медведя, охотник окажется сам подмятым под него. И если будет жив, то уж, во всяком случае, медвежьи когти и зубы оставят память навсегда. Недаром русская притча подсмеивается над незадачливым медвежатником: «Чего кричишь?» – «Медведя поймал!» – «Так веди его сюда!» – «Да не идет!» – «Ну так сам иди!» – «Да не пуска-ает!»

Медвежья охота в древности была излюбленной забавой русской знати. Если бедный человек шел на медведя по необходимости, борясь с этим опасным хищником ради его шкуры и мяса, то боярин или князь охотился ради острых ощущений. Конечно, с целой гурьбой челяди, со сворой специально натасканных собак. Ловчие выслеживали медведя, находили его берлогу, «обкладывали» зверя и в нужный момент неожиданно «поднимали» его, чтобы застигнутый врасплох медведь не ушел, а яростно кинулся на охотников. Но удовольствие вонзить в грудь зверя копье всегда доставалось хозяину.

Эти копья, рогатины, были особенные – короче обычных боевых копий, с толстым древком и массивным стальным наконечником. Иногда наконечник был даже с маленькой перекладиной, чтобы не проткнуть зверя насквозь. Для любимой забавы князья заказывали себе богато украшенные рогатины.

Вот перед нами одна из них. Она красуется за стеклом витрины Оружейной палаты Московского Кремля. Разумеется, это только наконечник рогатины. Изящное, крепкое «перо» его стальное; стальная же втулка, при помощи которой наконечник надевали на древко, обложена серебром и слегка позолочена.

На втулке выгравированы различные изображения. Они хорошо видны, если рогатину повернуть острием вниз. Конечно, есть здесь сцены охоты: ведь копье-то охотничье! Юный охотник натягивает лук, чтобы выстрелить в нападающего зверя. Над головой зверя летит, выпустив острые когти, птица (может быть, сокол). А вот охотник ударяет рогатиной в раскрытую пасть вылезающего из-под дерева (из берлоги?) медведя. Молодой, довольно богато одетый человек почтительно разговаривает с царицей в роскошном платье и пышной короне, какие рисовали в те времена на миниатюрах летописей. Один человек подносит другому кубок, который тот принимает почтительно, готовясь преклонить колено; над головой его – еще одна человеческая голова. Полуобнаженного человека пытают: руки привязали к кольцу наверху, один из палачей держит его за ноги, второй бьет кнутом. Человека бьют головой об стену. А вот, может быть, тот же человек, которого пытали, сидит на резном стуле; он еще не одет, и на лице следы истязаний, перед ним – целая толпа, а впереди нее – также полуобнаженный человек с ведром в руках и злорадным выражением на лице. На другой сцене недавно мучимый человек сидит на стуле, одет в богатое платье; ему подносят корзину или ведро, но он отказывается характерным жестом руки.

Трудно связать все эти сцены воедино, но исследователи думают, что это иллюстрации к какой-то не дошедшей до нас повести или сказанию, хорошо известному в те годы, что они говорили тогда людям гораздо больше, чем говорят нам сейчас.

Долго попытки объяснить смысл изображений были почти безуспешны. С. Я. Лурье предположил, что они иллюстрируют знаменитую повесть о Щелкане Дудентьевиче, татарском баскаке, убитом восставшими тверичами в 1327 году. Но далеко не все сцены даже при очень вольном толковании могли быть связаны с этой повестью. Б. А. Рыбаков думал, что изображения на рогатине иллюстрируют, может быть, не одно, а несколько сказаний.

И лишь недавно Татьяне Васильевне Николаевой удалось найти исчерпывающее, убедительное объяснение всех изображений, связанных, как оказалось, единым, глубоко трагическим сюжетом.

На втулке рогатины художник изобразил историю гибели тверского великого князя Михаила Ярославича, замученного в ставке ордынского хана Узбека. Мастеру был хорошо известен рассказ об этом, вошедший в московскую летопись.

Теперь нам трудно представить себе, что город Тверь, находящийся не так далеко от Москвы, был когда-то центром сильного Тверского княжества, не только другого, но даже зачастую враждебного Москве и всегда соперничавшего с ней феодального государства. Тверские князья не только не признавали главенства московских, но иногда даже добивались от ханов Золотой Орды ярлыка на великое княжение Владимирское – старшинства над всеми другими русскими князьями.

Борьба эта особенно обострилась во втором десятилетии XIV века, когда в Твери правил Михаил Ярославич, а в Москве Юрий Данилович, старший брат Ивана Калиты. Они были в близком родстве между собой: Михаил – племянник, а Юрий – внук Александра Невского. Михаил Ярославич имел тогда ярлык на великое княжение Владимирское. Великий князь владимирский отвечал перед ханом и за сбор «числа» – дани, наложенной ордынцами на русские земли. Несмотря на это, великое княжение давало множество выгод в непрекращавшейся тогда борьбе между феодалами, иные князья мечтали отнять у своего тверского собрата Владимирский стол.