Судьбы вертящееся колесо

Все вокруг — в густой, нежной зелени. Неповторимо приятный шум только что проснувшегося города. Крепко ухватившись за руки спешащих родителей, шли маленькие мальчики и девочки с еще не стершимися следами сладкого сна на лицах. Они спешили в детские садики… Меня окружала реальная жизнь.

Нет, в «том» городе я всего этого не видел…

Какой глупейшей псевдофилософской говорильней я занимался с шайтаном! О каких «вмешательствах со стороны» и о каких «кознях», влияющих на дела и судьбы людей, могла идти речь!

Путешествие в эту… преисподнюю — это какой-то кошмар, скомбинированный только лишь из худших частей реальных событий, притом в сильно искаженном виде… Быть может, я на время «впал» (в моем состоянии это было немудрено) в одно из часто упоминаемых современными фантастами «параллельное с нами подпространство» нашего «многоступенчато-многомерного материального мира»? Там, говорят, все происходит в несколько искаженном виде, в силу другой метрики существующих там моральных и этических норм… И само «явление» шайтана мне, видимо, не случайно. Он мог «явиться» только к человеку, находящемуся, подобно моему, в позорно-беспомощном состоянии. К человеку, уверенному в себе и в преодолимости любой несправедливости и, самое главное, человеку не одинокому, он не подошел бы даже на пушечный выстрел…

В одном прав мой проворный компаньон. Причина всех зол кроется здесь, на Земле — в нас самих… Отчаявшись, запутавшись в мелких неприятностях, мы зачастую кидаемся искать ее либо «наверху», либо «внизу». Свое же плавание по течению пытаемся оправдать бесполезностью и бесперспективностью всякой борьбы.

Все-таки общение с шайтаном дало мне кое-что. Как бы то ни было, я перестал бояться действительности…

Почему я решил, что борьба со злом имеет одну-единственную форму, а именно, оставив в стороне основные дела (за которые, между прочим, получаешь зарплату), добиваться немедленного наказания злоумышленников, возводя при этом свои неприятности в ранг общечеловеческих?

Быть может, правы те умники, которые «борются» по-своему: закрывают глаза на несправедливость, какой бы вопиющей она ни была, ревностно, но как можно более скрытно занимаются своим основным делом? При случае занимают освободившиеся насиженные места своих вчерашних гонителей (это часто преподносится чуть ли не высшей формой установления справедливости!). Но эти подрастающие «борцы» в ходе этого, так называемого, комплексного роста постепенно трансформируются в одного из своих предшественников (у кого работаешь, от того и наберешься). Умельцы пичкать свою речь «жизненными» соображениями эту «борьбу» оправдывают разумной «терпимостью к временному злу», «тактикой достижения своей цели» и, наконец, совершенно необходимой в жизни общества «преемственностью» в методах работы… Нет! Все это не для меня!

Впервые за последние месяцы я шел на работу, не ощущая привычного страха. Он исчез, как только я понял, что окружающую жизнь, людей надо воспринимать такими, какие они есть на сегодняшний день, а не какими я хотел бы их видеть.

Почему я оказался неподготовленным к борьбе в жизни? В далекие счастливые школьные годы все было предельно ясно и просто. Если кто учился плохо в силу природной лености или неспособности к какому-либо предмету, то это было видно, об этом говорилось вслух, в лицо, при всех и учителями, и учениками. Неуспевающий часто сам, с детской непосредственностью признавал, что он не умеет решать математические задачки в отличие от кого-то или не умеет красиво рисовать в отличие от другого. Никто не становился отличником благодаря взаимовыгодному контакту с учителем (хотя шайтан как-то упоминал, что в последнее время и это встречается — но это же шайтан!). Им становились только после блестящего выступления у доски. И, казалось, не нужно никакой борьбы!.. Но у нас в институте я так и не услышал ни от кого, что он не способен потянуть такую-то тему, работу или должность (особенно, если эта должность дает власть над людьми, соответствующий оклад, персональный транспорт и прочее)…

Неужели для меня оказался пропущенным какой-то важный этап между школой и жизнью? Быть может, не только для меня?

Не удивительно поэтому, что я чуть ли не требовал от окружения соблюдения «школьной иерархии». Представляю, как оно «любило» меня, несмотря на мою честность, подготовленность в науке и, в конце концов, за какие-то бесспорные результаты… Не опала была виновата в моей полной изоляции в институте…

Представлялся мне иногда основательный бревенчатый дом в глухой тайге, в тысячах километрах от людей. Просторная комната, по всем стенам тесные книжные ряды, где собрано лучшее, что когда-либо было написано людьми. Массивные окна, через которые виден безмятежный дремучий лес, своим спокойствием располагающий к работе. Массивный рабочий стол, удобные кресла, электричество (неизвестно от какого источника) и камин (неизвестно кем затапливаемый). Единственное окно в мир людей — телевизор с приемом всех телестанций мира. Я думал, что работал бы в такой обстановке не переставая.