Судьбы крутые повороты

Из всего, что он говорил, я расслышал только отдельные слова — «октябрьская революция», «одиннадцатая годовщина», «мировая революция»… После первого оратора выступили еще несколько человек и все они произносили слова, похожие на те, что говорил главный начальник. Но что я хорошо запомнил, так это выступление пионерки Мани Шохиной. Я знал Маню. Она жила за Сусокиным колодцем в маленькой избушке в два окна. На распахнутой груди на фоне белой кофточки ярко пламенел пионерский галстук. Говорила она так звонко и так прочувствованно, что слова ее, хорошо слышные в толпе, доходили до каждого из собравшихся на площади. Закончив речь, она прошла на левое крыло трибуны и, обращаясь к группе пионеров, стоявших рядом с оркестром, крикнула, вскинув над головой руку:

— Юные пионеры, к борьбе за рабочее дело будьте готовы!

Снизу ей стройным хором ответили: «Всегда готовы!» В толпе зааплодировали. После выступления Мани Шохиной слово было предоставлено герою гражданской войны, но тут неожиданно наступило замешательство. Откуда-то, словно из-под настила трибуны, задевая плечом бока гнедого рысака, выскочил дурачок. В руках Колька держал железный прут. Всего три шага потребовалось ему для того, чтобы всадить его в чучело «Чемберлена». Все в толпе знали Кольку как смирного и добродушного дурочка. Толпа грохнула смехом, послышались реплики и возгласы одобрения:

— Так его, Колька! А ну еще разок!

Под гул и одобрение толпы, Колька, может, и повторил бы «казнь Чемберлена», но хлесткий удар плетки гепеушника Попова, сидевшего на лошади, исторг из груди его дикий вопль. Оставив в чреве «Чемберлена» железный прут, дурачок кинулся под настил трибуны и скрылся за базарными ларьками.

Это, пожалуй, и было моим самым острым впечатлением о торжественном митинге в честь одиннадцатой годовщины Октября. Придя домой, я спросил у старшего брата:

— Серега! А что это были за крестик и палочка, нарисованные между белых букв на красных полотнищах?

— Цифра одиннадцать, но написана не по-нашему.

— А по-каковски?

— По мировой революции.

Вот так прошел для меня этот праздник, омраченный взмахом плети и ударом с потягом по плечу дурачка, нанесенным Поповым. Жил он на нашей улице, и я хорошо знал его старшую дочь Лиду, которая училась с моим братом Сережей и, по словам его, не вылезала из «неудов».

Так я впервые столкнулся с жестокостью, которую не смог сдержать этот гепеушник даже в большой праздник.

Гербовая печать

Не знаю, живет ли у других наций и народов эта тайная страстишка, но в душе русского человека, наверное, с незапамятных времен живуч этот трепетный и всегда куда-то манящий огонек, за которым, сделай два-три шага, и перед тобой предстанет обетованный островок счастья. Кладоискательство… Еще мальчишкой, в ночном, у дымного костерка, закутавшись от мошек и комаров в лохмотья деревенской поддевки, кто из нас с замиранием сердца не слушал легенды о найденных кладах, о сокровищах, зарытых в землю, тропинки к которым и по сей день прокладывают люди смелые, которым не страшны ни мертвецы, встающие по ночам из могил, ни черти, приставленные к охране серебра и злата…

Слушая эти овеянные кладбищенскими страхами и гробовыми тайнами небылицы, которые в моем воображении отлагались как реальная правда, я и не помышлял заниматься кладоискательством, хотя бы потому, что золото и серебро и разные там жемчуга и «брульянты», о которых косой Тишка Федюньков всегда говорил с замиранием сердца, были для меня понятиями настолько абстрактными и совсем не связанными с представлением о мальчишеском счастье, что я приходил в восхищение не столько от самих в муках найденных кладов и сокровищ, сколько от смелости и мужества людей, упорно идущих к зарытым сокровищам.

Однако, как слабенькое эхо этого звона серебра и злата, к которому от рождения и до смерти искал тропинку кладоискатель, и в моей душе тлела заветная мальчишеская мыслишка найти кошелек с деньгами. О золоте и «брульянтах» я не помышлял. Если и найду, то, не могло быть и сомнения, что их отберут у меня взрослые или парни постарше… А вот кошелек!.. Кошелек, в котором будут позвякивать серебряные и медные монеты, жил в моем воображении. Я видел его непременно кожаным, коричневым или черным. Слышал мелодичный звон монет. Потрясешь — а в нем: звяк-звяк-звяк… Зримо представлялось, как все это будет происходить, когда кошелек окажется у меня в кармане.

В ларьке на соседней улице, сколько я помню, торговал продавец, ни имени, ни фамилии которого мы не знали. За его большой горб и длинные, до самых колен, руки не только мы, ребятишки, но и все в селе звали его «Горбатеньким». Между хомутов, седёлок, кусков хозяйственного мыла и прочего ходового деревенского товара в особом ящике у него всегда красовались разноцветные конфеты-подушечки с начинкой из повидла, почему-то всегда обсыпанные сахарным песком. Случалось, что завозили в ларек и дорогие «раковые шейки», но они были не всем по карману. О таких конфетах мы, братья, даже и не мечтали.