Судьбы

Открыл двери своими ключами. Наталья Викторовна лежала в кровати, и вид ее совсем не внушал оптимизма. Носогубный треугольник синий, одышка. Давление тоже было низким. В голове сидела одна мысль — инфаркт. Вызвал сразу кардиологическую бригаду, которая как по мановению волшебной палочки прибыла через пятнадцать минут.

ЭКГ Саша выхватил из рук удивленного врача, но инфаркта не было.

Наталья Викторовна, услышав, что ничего серьезного нет, сразу оживилась и собралась вставать с кровати. Скорая уехала.

— Сынок, кушать будешь?

— Чай попью с тобой вместе, потом давление замерю. Мама, что это было?

— Я тут на кухне возилась, и вдруг закололо, я таблеточку взяла, и потом все поехало и сдавило.

— Таблеточки дай.

Она дала. Таблетка была пролонгированного действия для понижения давления. Нет, Наталье Викторовне такого никто не выписывал.

— Где ты их взяла?

— Соседка, Майра Чингизовна отдала, у нее от мужа осталось. Саша, что ты делаешь, — она пыталась остановить сына спустившего таблетки в унитаз. — Саша, они дорогие.

— А если бы ты умерла? Сколько раз, я тебе говорил… — он безнадежно взмахнул рукой и замолчал.

— Беспокоишься?

Он продолжал молча смотреть на нее.

— Саша, я не хотела, я не знала, мне стало плохо, я разжевала таблетку.

— Я понял, давай прекратим этот разговор, и ты уже выпьешь сладкий чай.

— Расскажи, как вы там справляетесь?

— Нормально, мама, у нас все ничего, Настя учится, Вера дома. Данька растет. Слышь, Вера рассказывала: идут они по улице, гуляют. Стоит мерседес крутой, черный. Данька ручку протягивает: «Би-би дать!». Вера ему говорит: «Сынок, это взрослая машина, это не для игры». А Данька ей: «Папи!».

Наталья Викторовна рассмеялась.

— Тесно вам там.

— Тесно. Мама, я вот поговорить с тобой хотел, может, поменяемся квартирами. Ты в нашу двушку, а мы сюда. Тут три комнаты.

Она помрачнела.

— Саша, одному человеку для нормальной жизни нужны именно три комнаты.

— Понял, не дурак. Проехали.

Домой шел пешком, хотелось подумать. Он имел право на часть материнской квартиры, но разве он его озвучит, он хотел как лучше. У Насти была бы своя комната, и у мальчишек своя. УЗИ показало мальчика. И больница тут через дорогу, можно было бы устроиться. Но одному человеку нужны именно три комнаты, а никак не две. А им вчетвером в двушке нормально, и еще один на подходе.

Было обидно, но пока шел, обида прошла, осталось просто чувство дискомфорта. Мать он не исправит, какая есть — такая есть. Но мать есть мать. Это он ей жизнью обязан, а она ему, взрослому детине, ничем не обязана.

Дома будет хорошо, дома тепло. И вовсе не потому, что топят батареи, топят плохо, а вот атмосфера теплая, приятная такая. В детстве и юности никогда домой идти не хотел, а теперь к Вере бежит. С ней и проблемы все рабочие на задний план отступают, хотя он даже не заикается о рабочих проблемах дома. Ей оно сейчас ненужно, еще месяц бы протянуть, а там легче будет. Может, пронесет в этот раз с отеками. Может, можно будет все скорректировать… Он подумал, что это в будущем, а жить надо сегодня и сейчас.

А сейчас надо дать понять Насте, насколько она им нужна. Вера старается, любит девочку, а та бука, все матери звонит, а Галя ревнует, сильно ревнует, настраивает Настю против Веры. Уже говорил он с ней, просил так не делать, а она твердит одно: «Моя дочь! И мать у нее одна будет!». А как существовать вместе? Живет-то она с ним, вернее с ними. И с ним отношения сложились, любит его дочь. И Даньку она просто обожает, а вот с Верой… Ему же жену жалко, он же чувствует ее, и мысли ее знает.

Вообще, он сам себе удивлялся. Вера была для него невероятно родной и близкой. Он не помнил их ссор, их не было. Было лишь понимание и взаимопонимание, а если этого не случалось, то стремление понять. Ему всегда было тепло с ней, душой тепло. Она единственная женщина, которую всегда хотелось видеть, которая не надоедала. Она была слабой с ним. Но никак не слабой по жизни. Он сам периодически нуждался в ее защите от душевных сквозняков.

Утро на работе опять не задалось. В ординаторской рыдала девочка-интерн. И это сразу как вошел. Переоделся за дверью шкафа.

Она все плакала.

— Что у тебя? — спросил, пытаясь проявить заботу. — Чай налить?

— Нет, Сан Саныч, она родила, а Куралай ребенка между окон положила. Он пищал там. А потом затих, мне его не дали.

— Срок какой?

— Двадцать четыре недели, но он живой был!

— Они выживают? Ответь мне как своему наставнику: они выживают?

— Нет.

— Что тогда ревешь? Оплакиваешь ребенка или неправильный выбор профессии?

— Но его так жалко, прямо очень. А Вам?

— Жалко, но такова жизнь.

В ординаторскую вошел заведующий.

— Сан Саныч, Вы только на свой карман работаете или всех лечите?

— Интересно хамская постановка вопроса, Юрий Семенович. Вы меня ловили на кармане?

— Нет, идите в приемный, там бомжиха с кровотечением.

Саша ухмыльнулся и пошел, взяв с собой интерна.