Судьбе загадка

– Ну, положим, сегодня праздник… Только в другой раз вы, пожалуйста, когда напьётесь, дома, что ли, сидите… Как не стыдно – семейный человек…

Семён Петрович вышел, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног.

– Приведите ребят, – донеслось из-за закрывшейся двери. – Керзон, иси!

IV

Как некий лунатик или сомнамбула – хуже, как тень самого себя, дошёл Семён Петрович до дому и поднялся по лестнице.

Счастье, что по случаю весны жильцы все с утра ещё уехали за город, и покуда в квартире разговоры ещё не поднялись. А может быть, в самом деле это все обман, мираж, игра расстроенного воображения?

Он хотел отворить дверь своей комнаты, но она не поддавалась.

– Кто там? – послышался испуганный голос Анны Яковлевны.

– Я.

– Сейчас, Сеничка.

Анна Яковлевна не сразу отворила дверь.

– Я переодевалась, – сказала она шёпотом.

– А он где же?

– А вон он.

Генрих Четвёртый сидел на балконе и курил папироску.

Это был человек с плохо выбритыми щёками и с каким-то пренебрежительно-мрачным выражением лица. Пиджак Семёна Петровича был ему, по-видимому, узковат, ибо он поминутно расправлял руки и недовольно ёрзал спиною.

– Зачем он на балконе сидит? – шёпотом сказал Семён Петрович. – Увидеть могут.

– Он только что вышел.

– А как же ты при нём переодевалась?

– Ну, что ж такого?.. Духа ещё стесняться…

– Говорят, он бабник ужасный.

– Да что ты?..

– Я не хочу, чтоб ты с ним наедине оставалась.

– Что ж, ты меня ещё к призраку ревновать будешь?

– И вообще он жить у нас оставаться не может…

– Генрих Четвёртый, очевидно, слышал последнюю фразу, ибо он вдруг встал и вошёл в комнату. Мужчина он был с виду весьма рослый.

– Кто это не может оставаться жить?.. – спросил он.

Семён Петрович проглотил слюну.

– Вы не можете…

– Во-первых, не «вы», а «ваше величество» или «сир», а во-вторых, как это не могу?

– У вас… какие документы?

– Вот один документ, а вот другой…

С этими словами король показал сначала один кулак, а потом другой.

– Это мои документы и аргументы…

Семён Петрович вспотел и мокрой рукой погладил себе щеку.

– Короли себя так не держат, – пробормотал он.

– А ты почём знаешь, как себя короли держат… Кровь и мщение! Не будь здесь дамы, я бы сделал из тебя фрикассе.

– Теперь власть трудящихся…

Король свистнул:

– Ну и трудись себе на здоровье.

– Я с вами не шутки шучу. И управдом то же говорит, и юрисконсульт… И товарищ Красновидов весьма недоволен…

– Чем же он, собственно, недоволен?

– Во-первых, что вы король… а кроме того, дух… это теперь изживается…

Генрих посмотрел вопросительно на Анну Яковлевну.

– Вы разрешите, сударыня, сделать из него фрикассе?

– Я за тебя краснею, Сеня, – сказала Анна Яковлевна, – ты пойми, это же как бы наш гость.

– Я его в гости не звал.

– Ну, другие звали.

– А это меня не касается… Потрудитесь очистить площадь… Сию же минуту… Чтоб духу вашего тут не было… Нахал…

Генрих побагровел.

– При даме? – пробормотал он и вдруг, схватив Семёна Петровича за шиворот, вышиб его за дверь, которую мгновенно захлопнул и запер.

– Я сейчас в милицию иду!..

– Кланяйтесь там…

Семён Петрович, ещё дрожа от волнения, сбежал с лестницы. Но внизу столкнулся с управдомом.

– Я обдумал все, – сказал тот, – и вы, конечно, обязаны его прописать. Сделайте публикацию в газете об утере документов от имени воображаемого лица… Фамилию я выдумал: Арбузов… Имя можно… ну, хоть Иван Иванович… Тогда он станет как бы легальным лицом, и можно на него в суд подать и всякая такая вещь. А за спиритизм, я справлялся, может вам влететь, особенно принимая во внимание вашу высокую сознательность, как фининспектора.

– А где ж я жить буду?

– Теперь дело к лету. На дачу поезжайте… а к осени как-нибудь…

– Да ведь, товарищ дорогой, я эдак площади могу лишиться.

– Вот вы всегда так, граждане. Натворите невесть чего, а потом «ах, ох» – а комната-то тю-тю.

Семён Петрович машинально пошёл по улице.

На углу попался ему Стахевич с изрядным чемоданом.

– Несу кое-чего вашему Генриху, – сказал он, – надо входить в положение… Человек триста лет витал где-то в эфире и вдруг – бац… естественно, что ему не во что переодеться… А я все-таки думаю рассказать все это одному знакомому англичанину, пусть напишет в Лондон. Там это воспримут культурно.

* * *

Я очень люблю осень, именно ту её пору, когда уж зима, притаившаяся где-то в сибирских равнинах, забирает себе в лёгкие побольше воздуха и замирает, готовясь сразу выдохнуть его на черные поля, на золотые леса и рощи.

Поэтому, выбрав в середине октября ясный день (было воскресенье), поехал я в одну деревню верстах в двадцати от Москвы, где когда-то счастливо прожил целое лето.

Гуляя по опустевшему березняку, я увидал вдруг человека, грустно сидящего на пне и словно погруженного в задумчивость.

– Семён Петрович! – воскликнул я с изумлением.

Он тоже узнал меня и пошёл мне навстречу.

Боже мой! До чего может измениться человек в течение каких-нибудь четырёх месяцев! Передо мною стоял призрак былого Семёна Петровича, стоял и жалко улыбался.

– Готовлюсь к зимовке, – сказал он, – очень, знаете, утомительно каждый день в Москву ездить… но приходится… Впрочем, я на днях начинаю процесс…