Судьба всегда в бегах

Мне крепко саданули поперек спины, но я еще трепыхался, я пер в самую их гущу. Стало весело. Я выкинул из головы все на свете. Тяжесть улетучилась, теперь имели значение только удары тел о тела. Я ловил кайф. Так вот ради чего все. А я-то и позабыл, что значит «правильно». Тут я поскользнулся на кафельном полу и упал. На меня наступали сапогами, но я даже не уворачивался, просто корчился от боли, и вился ужом, и лягался. Я умудрился встать, потому что Ригси в одиночку поднял переносной барьер и оттеснил их. Я схватил за шкирку какого-то козла с рекламой кока-колы на майке, держал и бил в лицо, держал и бил. У него из кармана выпал резиновый жгут, и я вдруг понял, что он просто несчастный сопливый героинщик, который угодил в эту заваруху со страшного бодуна.

Внезапно появились мусора, и все, как по команде, драпанули в разные стороны. На улице ко мне подвалил один хмырь с синяком на скуле.

– Ах ты гребаный кокни, – сказал он с тайнсайдским выговором, но посмеиваясь при этом. – Слышь, отличная вышла махаловка, – добавил он.

– Ага, круто было, – согласился я.

– Ладно, мужик, я еще слишком эксанутый, чтоб нюни-то распускать, – улыбнулся он.

– Ну ясно, – кивнул я. Он выставил большие пальцы вверх и сказал: – До встречи, мужик.

– Наверняка встретимся, тайнсайдец, – расхохотался я, и каждый из нас пошел своей дорогой. Я лично направился к пабу, где мы уславливались встретиться. На меня вырулили еще два тайнсайдца, но я даже кулака не смог сжать, настолько выложился.

– Ты, мля, уэст-хэмский? – спросил один из них.

– Аэ отлепиэсь, яа за Шоэтландию боалею, – пробурчал я с фальшивым акцентом.

– Хорошо, парень, извини, – сказал он.

Я и с ними разошелся и наконец попал в кабак. Там уже ждали Ригси и еще кое-кто из наших, так что мы потащились к стадиону и сели на трибуну прямо перед носом у тайнсайдских. Я решил было выдрючиться, просто из чистого интереса, но Ригси заприметил мусора в штатском, который глаз с нас не спускал. Первый тайм мы высидели, но скука была смертная, и, дождавшись перерыва, мы вернулись в паб. Прежде чем выйти оттуда, я отвесил по плюхе парочке придурков бильярдистов, мы побили кружки и перевернули несколько столиков.

На улице мы увидели, что матч закончился, основной состав конторы шагает к вокзалу под полицейским эскортом, а свора тайнсайдцев улюлюкает вслед. Мусора вели себя тихо, среди них теперь были и конные, и на машинах. Рыпаться нам было не с руки, но меня радовало, что я залезаю в поезд и возвращаюсь к Саманте. Бэла переполняла гордость за контору.

– Эти суки прекрасно поняли, чего мы с вами стоим! – воскликнул он. Ни илфордские, ни грейсские, ни ист-хэмские ему не возразили. Я попросил у Ригси таблетку экса и сошел где-то в районе Донкастера.

Шеффилдская сталь

Я обнаружил чертова хмыря. Стерджесса. Хмыря, что должен умереть за то зло, которое причинил моей Саманте. Я тебя зацапал, хмырь.

Хмырь тормозит на Пиккадилли-серкус, там в машину заскакивает его молодой крендель, они едут по объезду и поворачивают к Дилли, забирая вправо, чтобы обогнуть Гайд-парк. Я на стреме. Машина останавливается у Серпантина. В темноте обзор минимальный, но я догадываюсь, что творит голубой в салоне, я же не дурак. Примерно через полчаса машина трогается с места. Они направляются обратно к Пиккадилли-серкус, где молодая подстилка и выныривает. Я в состоянии держать пидора. в поле зрения еще милю, не больше. Я делаю неполный круг и нахожу мальчика на том же месте, а Стерджесс смылся. Приваливаю к голубому всем крылом, как к стоянке.

– Тебя подвезти? – спрашиваю.

– Да, пожалуйста, – отвечает с северным выговором, но не с настоящим северным, не так, как звучит речь обыкновенного северного подростка.

– Как насчет позабавиться по дороге, ласточка? – спрашиваю я, пока он залезает в машину.

Его повадка вызывает у меня черные мысли. Если думать в этом направлении, потемнеет в голове. Он опасливо оглядывает меня девичьими глазами с поволокой.

– Двадцать, до Гайд-парка, туда и обратно.

– Лады, – говорю я, включая зажигание.

– Именно до этого места, – просит он.

– Да, хорошо, не волнуйся, – говорю я ему.

Врубаю стерео. «Эй-би-си», «Любовный словарь», мой самый обожаемый альбом всех времен и народов. Величайший альбом из всех когда-либо записанных, и не спорьте. Мы углубляемся в парк, и я подруливаю к той самой точке, где этого раздолбая имел Стерджесс.

– А, вы не в первый раз, – улыбается он. – Смешно, вас не принять за профа, вы слишком молоды. Мне по душе, что вы молоды, – лепечет он.

– Да и мне по душе, приятель, да и мне по душе. Так откуда ты вообще-то родом, а?

– Из Шеффилда, – говорит он.

Трогаю пальцем шрам на подбородке. Я заработал эту рану в Шеффилде два года назад. Бремелл-лейн, победа, цепь с велосипеда. Я, оказывается, поэт, вот за собой не замечал-то. Те хмыри из «Юнайтед» оказались ничего, не промах. А шоблу из «Венсдей» никогда не уважал: паникеры занюханные.

– Ты Сова или Бритва?

– Кто-кто? – шепчет он.

– Футбол, впитываешь? Ты болел за «Венсдей» или за «Юнайтед»?