Судьба Темного Меча

Однако вокруг было по-прежнему тихо. Сарьон слышал только, как шелестит дорогая шелковая ряса епископа, когда тот пошевелился, поудобнее устраиваясь в кресле. Он слышал тяжелое, с присвистом дыхание Ванье. Сарьон вдруг осознал, что так дышат очень старые люди. Он никогда прежде не думал о епископе как о старике. А между тем ему самому было уже далеко за сорок. Когда Сарьон был юношей, епископу Ванье было уже немало лет. Сколько же ему сейчас — семьдесят, восемьдесят? Тишину по-прежнему нарушало только дыхание епископа.

Сарьон осторожно открыл глаза. Епископ смотрел на него печально и задумчиво, как будто не решил еще, что делать дальше. Теперь, когда каталист увидел Ванье вблизи, ему бросились в глаза и другие признаки преклонного возраста. Странно, ведь они расстались всего... сколько же? Меньше года назад. Неужели прошел всего год с тех пор, как епископ Ванье явился к нему в жалкую хибару в Уолрене? А кажется, что это случилось много столетий назад... И эти столетия не прошли для епископа бесследно.

Сарьон сел, оперся спиной об изголовье кровати и пристально посмотрел на Ванье. Прежде он видел епископа потрясенным только один раз в жизни. Это было во время церемонии Испытаний новорожденного принца, Джорама, когда оказалось, что принц — Мертв. И теперь, глядя на главу Церкви, Джорам видел такое же выражение на его лице — тревогу и глубокую озабоченность. Нет, даже более того. Это был страх.

— В чем дело? Почему вы так на меня смотрите? — спросил Сарьон. — Вы лгали мне! Теперь я это знаю. Я знаю это уже несколько месяцев. Скажите мне правду! Я имею право знать правду! Ради Олмина... — Каталист внезапно заплакал и протянул к епископу дрожащую руку. — Я имею право знать правду! Это едва не свело меня с ума!

— Успокойся, брат Сарьон, — строго сказал епископ Ванье. — Да, я лгал тебе. Но у меня не было выбора. Я лгал, потому что великая и суровая клятва именем Олмина запрещала мне открывать кому бы то ни было эту ужасную тайну. Но я был вынужден посвятить тебя в эту тайну, чтобы ты понял всю серьезность ситуации и помог нам с ней справиться.

Озадаченный Сарьон откинулся на подушки, не сводя взгляда с лица епископа. Он не доверял этому человеку. Как он мог ему верить? Но, глядя сейчас на епископа, Сарьон не находил ни малейших признаков лицемерия и коварства. Перед ним был растолстевший старик, с бледным и дряблым лицом, который нервно шарил пухлыми руками по подлокотникам кресла.

Епископ Ванье тяжело вздохнул.

— Давным-давно, под конец ужасных Железных войн, в королевстве Тимхаллан царил хаос. Ты знаешь это, Сарьон. Ты читал книги по истории. Мне нет нужды вдаваться в подробности. Именно тогда мы, каталисты, поняли, что нам наконец предоставляется возможность взять под контроль разобщенный мир и, используя наше могущество, соединить разрозненные осколки. С тех пор каждый город-государство продолжал оставаться самостоятельным, но их объединяло одно — все они находились под нашим бдительным присмотром. Дуук-тсарит стали нашими глазами и ушами, руками и ногами. В этом мы преуспели. И на долгие столетия в Тимхаллане воцарился мир. Ничто не угрожало миру в королевстве — до сих пор. — Епископ вздохнул и беспокойно поерзал в кресле. — Шаракан! Эти глупцы! Каталисты-отступники вздумали освободиться от тирании своего собственного ордена! Король советуется с чародеями Темных искусств...

Сарьон почувствовал, что сгорает от стыда. Теперь настала его очередь беспокойно ерзать на кровати. Но он не отвел взгляда от лица епископа.

— Обычно... — Ванье взмахнул пухлой рукой. — При обычных обстоятельствах мы легко уладили бы эту проблему. В прошлом уже возникали подобные неурядицы. Конечно, не настолько серьезные, но мы справились с ними с помощью Дуук-тсарит, Дкарн-дуук и Поля Состязаний. Но сейчас... Сейчас все по-другому. Вмешался еще один фактор. Дополнительный фактор...

Ванье снова умолк. На его лице явственно отражалась внутренняя борьба — собственно, не только на лице, но и во всем теле. Он нахмурил брови. Мясистые руки так вцепились в подлокотники кресла, что костяшки пальцев побелели.

— То, что я собираюсь тебе рассказать, Сарьон, это уже не история.

Сарьон напрягся.