Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

Снова захотелось задать вопрос, ответ на который являлся государственной тайной. Но сдержался Добрынин. Да и не было у него уверенности, что язык сможет правильно проговорить все слова.

А Калачева тем временем охватил внутренний холод, и чувствовал он себя прескверно, хотя мороз был тут ни при чем. Знал начальник экспедиции, что большая вина на нем лежит и что совсем скоро отвечать ему придется по всей строгости большевистского закона. Уже несколько месяцев отмахивался он от неприятных мыслей, но теперь, когда волею случая оказался рядом народный контролер Советской страны, нестерпимо тяжело стало Калачеву. Понимал он, что прощения ему не будет, но все равно хотелось хоть чуточку облегчить свою совесть. И решил он признаться в содеянном товарищу Добрынину. Кто знает: может, и действительно не только полегчает от этого, но и какое послабление в будущем наказании наступит?

Покосился Калачев на народного контролера.

А тот смотрел себе грустным взглядом на воющих собачек и время от времени покачивал головою.

- Товарищ Добрынин, - заговорил наконец начальник экспедиции. - Хочу признаться вам... нехорошее тут дело...

И тут смелость и решительность покинули Калачева.

А Добрынин уже повернулся и смотрел ему в глаза совсем не пьяным, а очень даже серьезным взглядом, и видно было, что готов он выслушать Калачева до конца.

И показалось даже, что собаки потише завывать стали, и их не очень-то дружный хор стал распадаться и растворяться в побеждающей любые звуки тишине.

- Я Москву обманул! - выпалил одним духом начальник экспедиции.

Рот Добрынина приоткрылся. Недоумение и удивление слились в одно выражение взгляда, и уперся этот взгляд прямо в Калачева, пронизывая его насквозь.

Хмель стал уходить из тела и головы народного контролера.

- Как же это? - спросил он. - Как это ты смог, товарищ Калачев, Москву обмануть?

Начальник экспедиции склонил виновато голову. Уже жалел он о своем признании, но отступать было поздно. Да еще и надежда жила, надежда на облегчение.

- Нас ведь забросили сюда и забыли, - заговорил Калачев. - Запасы кончались, а новых нам не присылали. Глушь здесь. А задание у нас было - золото найти для страны... Я знал, что к обнаруженным золотоносным местам решено было прокладывать железные ветки кратчайшим способом. Вот и решил я отправить радиограмму, что мы, мол, нашли выходы золотосодержащих руд на поверхность земли. Ну, чтоб сюда провели ветку и увезли нас отсюда... Мы же сами никак не выбрались бы...

- Так-так-так, - начал понимать отрезвевший Добрынин. - А золото?

- Да откуда здесь золото? Здесь же мерзлота в низинах. Мы тут ничего, кроме вмерзших в землю мамонтов, не нашли. Так, товарищ Добрынин, и...

- А что это - мамонты? - перебил главного геолога народный контролер.

- Доисторические слоны... Мясо мы вот сейчас ели... Ему миллион лет.

- Кому? - вскинулся Добрынин.

- Мясу, которое мы ели... Здесь, в земле, кроме этого мяса, ничего нет!

Добрынин прислушался к своему желудку, как-то помутилось у него сознание от такой новости.

- Не умрем? - спросил он неожиданно прорвавшимся жалобным тоном, полным испуга за свою жизнь.

- Мы уже полгода его едим. Не умерли, - признался Калачев. - Вот без него, конечно б, ведь есть больше нечего! Вы же поймите, если бы я не соврал, то и вы бы здесь погибли, и мы... эти ближние военные, они ж вообще черт знает где! Я только прошу вас, когда они приедут, сказать, что я вам признался...

Испуг у Добрынина прошел. Понял он, что организм жив и работает нормально. Вернулся побеспокоенный здравый рассудок.

- Надо и им признаться! - сказал он негромко.

- Как?! - вырвалось у Калачева, и собаки окончательно притихли. - Они ж тогда перестанут строить дорогу! А может, они уже рядом?!.

- Ты, товарищ Калачев, коммунист? -строго спросил контролер.

- Да, конечно...

- А я - нет! - говорил Добрынин. - Значит, ты должен учить меня честности, а не я тебя! Надо сказать им правду...

Калачев тяжело вздохнул. Ничего хорошего из его признания не вышло - это он уже понял. А что делать теперь - не знал.

- Да не могу я... - скороговоркой выпалил он, поднялся и, ощущая дрожь в руках и внутреннюю дрожь раздражительности, пошел в вагончик.

Добрынин тоже поднялся на ноги и вошел в домик следом.

Ваплахов спал на железной раскладной лежанке, бережно укрытый несколькими оленьими шкурами, хотя в вагончике холодно не было. За ящиком-столом дремал хромой Дуев. А Горошко и Храмов пьяными голосами играли в города.

- Молотов! - говорил Храмов.

- Ворошиловград! - отвечал Горошко.

- Дыбинск!

- Коммунарск!

- Куйбышев...

- Кончайте! - перебил игру мрачный Калачев.

- Чего? - Горошко поднял на главного геолога удивленный взгляд.

- Ваш начальник Москву обманул! - ответил на "чего"

Горошки народный контролер. - Садись к станции, сознаваться будем!

Пораженный радист впялился в Калачева, но тот стоял, прикусив нижнюю губу, и на его красивом мужественном лице лежала печать отрешенности и капитулянтства.

- Садиться? - спросил Горошко у Калачева враз протрезвевшим голосом.