Судьба по-русски

Рождественский смотрел на меня не мигая и сказал как бы про себя:

— П-п-пожалуйста, п-п-повертись еще на п-п-пупе…

На этих словах он заикался больше обычного. Очевидно, заволновался, что-то в нем заработало.

— Роба! Дорогой! — почти в отчаянии выкрикнул я. — Я хочу, чтобы между ними, героями, песня была связующим мостиком… Это… Как эхо!.. Я даже знаю, кто будет ее петь, — сказал я и обессиленно сел.

— Кто?

— Анна Герман.

Роберт вскочил.

— Всё! Не вертись! На-надоел! — И, допив водку, он быстро удалился в дом.

Я недоуменно посмотрел на тезку:

— Что, поэт обиделся?

— Нет! — счастливо улыбнулся Птичкин. — По-моему, стихи состоялись…

— А мелодия? — спросил я робко у композитора.

— Она уже давно у меня вертится…

Через пару дней Евгений Николаевич позвал меня в свой мосфильмовский кабинет (Птичкин был главным музыкальным редактором студии). Предвкушая мой восторг, он громко, очень громко, слишком громко запел:

Мы — эхо! Мы — эхо!
Мы долгое эхо друг друга…

Стихи, мелодия были превосходны!.. Но как неверно, как конкретно, без нежности, исполнил их сам сочинитель!.. Да, не всем композиторам — даже самым голосистым — дано спеть свою песню так, как это умел делать Ян Френкель. Помните его проникновенные «Вальсок», «Русское поле»?..

Я выразил Птичкину искренний восторг, но попросил его никогда и никому эту песню не петь: мало ли что — вдруг украдут… В общем, старался не обидеть его как вокалиста…

— Давай думать, как нам заполучить Анну Герман? — предложил я.

Ее голос, свирельной чистоты, нежный, легкий, хрустальный и серебристый, единственный в своем роде (Боже, сколько еще прекрасных эпитетов мог бы я привести, говоря об этой изумительной певице и очаровательной женщине!), не давал мне покоя ни днем, ни ночью. Он буквально преследовал меня… Он обволакивал меня… В нем было то необъяснимо прекрасное, что требовалось для выражения чувств двух бесконечно любящих друг друга людей, разделенных страшными обстоятельствами. И эту любовь мне хотелось показать в фильме не словами или зрительными образами, а мелодией…

— Да, только она!.. Но… — Женя помолчал, потом снова произнес это злополучное «но»: — Но ведь Аня живет в Польше… Да и потом, она только-только пришла в себя после тяжких травм, полученных в той автокатастрофе в Италии… Да и понравится ли ей песня?!

Аня приехала в Москву. (О том, как проходили наши переговоры, я не раз рассказывал в посвященных Анне Герман телепередачах, подготовленных уже после ее смерти.)

И вот мы в Доме звукозаписи. Оркестранты встретили певицу с чувством искренней симпатии, почитания: мужчины встали, женщины постукивали смычками по пюпитрам. Аня, взволнованная, не скрывая своей радости от приема, несколько раз смущенно поклонилась.

Высокая, стройная, белокурая, сероглазая Герман стала у микрофона. Без малейшего напряжения, просто и естественно, так, как дышит сама природа, полился ее божественный голос.

Покроется небо пылинками звезд…

Оркестр вдруг заиграл невпопад и умолк: через стекло из аппаратной мы увидели, как женщины — кто украдкой, а кто и открыто — вытирали слезы…

Записали Анино соло. Записали и дуэт — как вариант — с Львом Лещенко. Не мог я лишить зрителя того наслаждения, которое испытал сам, — решил взять в фильм оба варианта.

Последний дубль… Овация… такое с музыкантами в рабочей обстановке я видел впервые. А может, и в последний раз…

Благодарно обнимая композитора, я шепнул:

— Теперь ты понял, что написал?

— Скажи честно, ты это хотел?

— Да, Женя, это, — искренне признался я Птичкину.

— Видишь, значит, не зря ты тогда «вертелся на пупе»!..

И оба, как мальчишки, рассмеялись, вытирая текущие по щекам слезы… Это были слезы любви к Анечке Герман.

Звезда

Назначена запись песни Евгения Птичкина «Даль великая» к фильму «Любовь земная». В аппаратной, в оркестре все готовы. А Иосифа Кобзона все нет. Терпеливо ждем… Музыканты — народ добрый, но и позубоскалить горазды… Ну, и пошло!

— В такую погоду звезда и нос из-под одеяла не покажет…

— Звезда — она себя уважает…

— Не отведать ли нам буфет, господа?

Так хиханьками да хаханьками забавляли себя оркестранты. Занервничал и я. Взглянул на ассистентку.

— Два раза звонила… Телефон молчит!.. — оправдывалась Лидия Ивановна.

С нетерпением взглянул в окно. Погода и впрямь немыслимо слякотная: снег с дождем и ветром.

Врывается Иосиф Давидович, весь мокрый и грязный.

— Извините, попал в аварию!.. Я бы раньше прибежал, но чертовски скользко. — Он рассмеялся и добавил из «Горя от ума»: — «И падал сколько раз!..» Можно репетицию? Я готов.

Его искренность, виноватая улыбка как рукой сняли напряжение в зале. С ходу, надев наушники, вдохновенно и дерзко он заполнил тонстудию своим изумительным баритоном. Оркестранты выразили свое одобрение певцу, постукивая смычками по инструментам.

— Спасибо, — сказали мы с композитором, — можно писать.

— Нет, нет! Что вы! — не согласился Кобзон.

Опять репетиция…

— Запись! — предлагает дирижер.

— Нет! — противится певец.

Репетиция… Песня поистине приобретает живую плоть.