Судьба по-русски

Вскоре пришло время откровенного разговора. Приехал я к Храбровицкому в писательский дом, что у метро «Аэропорт». Дверь открыла его жена Катя, милейшая женщина. В ее улыбке и глазах я не столько увидел, сколько почувствовал расположение ко мне. Но все же отбросил мысль, что это знак доверия — мне как режиссеру; просто эта улыбка моему Нагульнову, подумал я. Тем более что как-то в Доме кино Екатерина Ивановна хвалила меня за него.

В кабинете мастера мы как-то легко перешли на «Женя» и «Даня». Волновались оба. Ну, я-то ясно — почему, а ему-то чего волноваться? Но такова наша жизнь. Пишешь, ставишь или играешь, мучаешься, сочиняешь, отвергаешь, ночами не спишь… А придет какой-то тип и скажет: никуда не годится. Может, и поделикатнее скажет, но ранит не менее…

Я, чтобы задавить в себе эмоциональное клокотанье, водил глазами по книжным полкам и стеллажам.

— Ну д-давай, Женя! — сказал Храбровицкий грубовато, вероятно, увидев в моем ерзании в кресле неодобрение сценария. — Не подбирай слова…

— Не знаю, с чего и как начать… — Я проглотил комок, душивший меня.

— Да или нет?

— Что «да», а что «нет»?

— Не понравился? — не отступал Даня.

— Нет! — ответил я невпопад.

— Нет?! — переспросил он, ошеломленный.

— Что «нет»?

— Не понравился? — Даня начинал злиться.

— Да наоборот — очень понравился!.. — сказал я, встал и подошел к книжной полке, где стоял портрет М.И.Ромма. Портрет плыл — от волнения слезы резали глаза. Подумал про себя: «Вот собака и выдала Павлову рефлекс».

Даня крикнул:

— Катя! Подай нам кофе или чай! — Скомандовал и сел в кресло, развалясь: почувствовал, что опыт со мной удался.

Чай пили, не проронив ни слова. Выкурили по сигарете.

— Что понравилось. Женя? Только честно, — обратился ко мне сценарист уже без напора, даже с некоторой нежностью.

— Знаешь, Даня, я жутко завидую режиссерам, у которых подвешен язык… Вот сейчас я так остро чувствую, а рассказать про твой сценарий не могу — не получится.

— Давай, давай, не ломайся, — уже без нежности сказал Даниил.

Я собрался с духом и…

— Поразила новизна показа революционера. Революционер не на трибуне, не на баррикадах, а в любви! Меня поразил твой ход: через отношение мужчины к женщине показать его порядочность, совестливость, горячность и твердость. Дать возможность зрителю самому заключить: «Вот такой человек может быть истинным революционером!» Поражает сила высокой нравственности Петра Петровича Шмидта. Поступки его — смелые, даже дерзкие, любовь к Зинаиде Ризберг, с точки зрения общественной морали, — вызывающая. А сопровождение будущего фильма подлинными письмами Шмидта к возлюбленной, полными мудрой поэзии и неподдельной страсти, дает возможность режиссеру создать произведение возвышенно прекрасное… Одним словом, мне кажется, что «Почтовый роман» не столько о восстании моряков на крейсере «Очаков», сколько о красивой, достойной любви большого человека…

Я отхлебнул уже холодного чая и ждал авторского взрыва. Храбровицкий шумно выдыхал сигаретный дым. Мне казалось, что он злится, что чего-то еще ждет от меня. Чего? Молчание длилось долго…

Я решил одним ударом разорвать эту нудную тишину.

— Даня… Дай мне сценарий!.. — рубанул сплеча и умолк.

Храбровицкий стоял у книжного шкафа и рассматривал в стекле свое отражение: он явно любовался собой, нравился себе… Молчал, тянул время. «Садист проклятый! Ведь затылком видит, как я горю желанием сделать фильм! Ну не мучай! Скажи: „На! Отдаю тебе!..“»

Дверь приоткрылась.

— Даня, обед на столе, приглашай гостя, — сказав это, Катюша стрельнула глазами на мужа, а мне она, как показалось, чуть улыбнулась. Что бы это значило?

За обедом болтали о чем угодно, только не о «Почтовом романе»

— Ну, на посошок, — сказал Даниил, наливая в рюмки коньяк.

«Неужели так и расстанемся?»— мучила меня тревожная мысль. Он чокнулся со мной, выпил. Выпил и я.

— Даня, ну, чего ты? — о чем-то напомнила Катя мужу.

— Значит так, Евгений, говорил ты о сценарии витиевато. Но не это главное. Главное, что ты сердцем понимаешь то, о чем я писал… Ставь, черт с тобой. Мне не впервой рисковать.

Тут бы мне рассыпаться словами благодарности, обнять бы его… Ничего подобного я не мог сделать — до такой степени душа моя была переполнена счастьем. Я схватил сценарий, уже как свой, и засуетился уходить. Храбровицкий крепко пожал мне руку, а Катя, закрывая за мной дверь, шепнула: «Удачи вам, Евгений Семенович, я очень рада!»

Где ставить? Ясно, что первая студия, которой я должен был предложить сценарий, — киностудия имени Довженко. Во-первых, это они дали мне возможность попробовать себя в режиссуре. Во-вторых, я дал слово, что следующую постановку я осуществлю именно у «Довженко». В-третьих, после «Цыгана», его зрительского успеха, приза на межзональном кинофестивале ко мне на студии очень хорошее отношение. А поскольку я «размножаюсь» только в атмосфере доброжелательности, доверительности, то нет смысла раздумывать и бежать от лучшего к худшему.