Судьба по-русски

— Сегодня, к несчастью, это искусство не поощряется, — посетовал я. — Более того, с чьей-то легкой руки вошло в практику считать, что перевоплощение — это изменение внешности за счет наклеек, париков и причесок. И только-то! Такое упрощение, как ржавчина, въелось в практику. Особенно в кино. А молодые актеры, к сожалению, с необычайной легкостью усваивают невысокие требования к мастерству. И вот в начале творческой жизни принимаются безжалостно эксплуатировать свои психофизические данные. Выстреливаются одна за другой две-три картины, и на актера вешается ярлык: «повторяется», «надоел», «исчерпал себя», «заштамповался»… Беда! Сколько погибло истинно талантливых артистов, так и не испытав, до чего это здорово — влезть в шкуру образа…

Леонид Осипович вдруг остановился, заразительно рассмеялся:

— Сейчас вы перевоплотились в «снежного человека» — весь в снегу. — Потом посерьезнел. — Знаете, мне после «Веселых ребят» предлагали уйму ролей — и все простецких парней с песенками…

— И вы отказывались?..

— Напрочь! Я мечтал о «Шельменко-денщике»!

— У вас была и есть эстрада, дорогой Леонид Осипович. В песне, фельетоне, конферансе вы можете выплеснуть свой темперамент. Вы ежедневно окунаетесь в искусство импровизации. А как актеру кино держать себя в форме? Его душа, нервы, тело обязаны всегда быть мягким, гибким, теплым материалом. Ведь актеров-надомников не бывает и быть не может. Ему подавай каждодневный тренинг. А для этого нужна не только литература, но и сцена, режиссер, съемочная площадка, партнер, зритель… А если всего этого нет? Вот он, бедный, и кидается от отчаяния играть все. Да и режиссеры чаще всего не затрудняют себя открытием в актере новых красок, часто неизвестных даже ему самому возможностей… Зачем? У режиссера труппа преогромадная — вся страна. Выбирай!..

— И все же, как после «Поднятой целины» Швейцер отважился пригласить вас на такую контрастную роль?

— Я сам долго думал над этой загадкой, — ответил я. — Нагульнов — темперамента эксцентричного, вулканического, взрывного, а Нехлюдов — весь в себе. Боже упаси выказать страсть на людях — ведь тут и природа его, и дворянское воспитание. Если бы вы знали, как я горел желанием обнаружить в себе качества для создания столь противоположного казаку Нагульнову характера. Как мне хотелось не разочаровать Михаила Абрамовича! Я чувствовал, по всему это было видно, что он всячески стремится вылепить из меня князя. Кроме репетиций и развернутых кинопроб, я по его совету неоднократно посещал Ясную Поляну. Хамовники, прочел записки, дневники и самого Льва Николаевича, и Софьи Андреевны… И чем глубже входил я в жизнь барскую, тем легче, хоть и с неохотой, расставался с полюбившейся мне жизнью донского казачества… — Тут я умолк и подумал: «На кой черт ему мои излияния?»

А Леонид Осипович слушал. Как он умел слушать!.. Мы же, актеры, когда собираемся, непременно перемываем друг другу косточки или сетуем на неустроенность жизни артиста, клянем режиссеров, критиков… А о самом творчестве редко творим… Очень редко.

— Ну, и как, интересно, вы влезали в «шкуру образа»? — продолжил беседу Утесов.

— Существует такая байка, а может, и не байка — будто спросили студенты Михаила Михайловича Тарханова: «Как вы работаете над ролью?» Он ответил: «Иду в баню, в Сандуны, залезаю на верхнюю полку, хлещу себя веником и думаю…»

— Так, — весело рассмеялся Утесов. — И в какую же баню вы ходили? Кстати, в бане голос хорошо звучит, не пробовали? — И еще больше смеясь, добавил: — Даже мой на бельканто смахивает иногда… Извините… Итак? — Вернул он меня к рассказу о роли Нехлюдова.

— Мне посчастливилось видеть и даже общаться с настоящим князем — Оболенским: он тоже играл в «Воскресении», эпизодическую роль. И с дивным певцом Вертинским, — не без гордости сообщил я. — Они были для меня живым образцом: как надо ходить, сидеть, говорить, слушать, есть, пить… Благородные манеры им прививали с детства… Мне же надо было освоить эти премудрости за два подготовительных месяца. И сказав себе: «Я Нехлюдов», вел себя и в жизни соответственно: стою в очереди — я князь, протискиваюсь в автобус — я князь, держусь за поручень в вагоне метро — я князь… Домашние, видя во мне перемены, поначалу подтрунивали: «Князь, кушать подано». Потом привыкли… Однажды в Ростове ехал по главной улице в открытом газике и сказал себе: «Я в карете». И выборочно, конечно, хорошеньким девушкам делал важные поклоны, иногда, будто цилиндр, приподнимал кепку, чем приводил прохожих в изумление. А одна красавица, вытаращив на меня от удивления глаза, повертела пальцем у виска…

Утесов улыбнулся:

— Да Бог с ней, с красавицей, пусть хоть горшком назовет… Важно, чтобы на экране получилось. — Потом сказал серьезно: — Я, не скрою, шел на «Воскресение» с опаской: вдруг не получу того Толстого, которого с детства обожаю. И представьте себе, испытал истинное наслаждение. Прежде всего от встречи с Катюшей Масловой… Что за артистка, из какого она театра?