Судьба по-русски

– Понимаешь, Семеныч, Федотов (герой фильма) это тебе не какой-нибудь казак или князь. – Он намекал на «Поднятую целину» и «Воскресение». – Это… это… Да ты, Семеныч, прочти!..

Он ушел…

Я прочел сценарий, и мне показалось, что Федор Федорович Кнорре написал акварельную вещь: весь материал был как бы соткан из очень нежных, тонких нитей. И написан сценарий был пронзительно чувственно и просто. Просто.

Такого ярко полюсного состояния я никогда не испытывал: радость от поступившего предложения и горечь от физического бессилия… Но я ощущал в себе запас неиспользованных возможностей, который ложился на материал роли. Так сложилось в моей творческой судьбе, что до этого все мои герои были в основном буйные, темперамент выхлестывал из них. Но я уже тяготился этим: мне хотелось чего-то другого.

Я видел тогда, что на нашем экране не хватает любви нежной, тихой, не хватает ласки. Любовь – это вовсе не обязательно страсть, любовь – она многогранна. Я же еще не знал про себя – есть ли во мне такие качества, чтобы продемонстрировать нежность, хрупкость любви на экране. Только чувствовал: внутри что-то мучило меня, значит, просило выхода. Словом, душевные струны скрипичные уже звучали, но для этих струн дека была неподходящая – контрабасная: физически я был еще не в форме, чтобы воплощать материал роли на экране… Налицо полное несовмещение внутреннего и внешнего – дисгармония… Катастрофа…

И вот снова у меня дома Михаил Ершов, осветив утро своей оптимистической улыбкой:

– Ну, Семеныч, какова вещица?

Зачем, подумалось мне, травить его и свою душу, мучить и себя и его – ведь не смогу я сейчас сыграть эту роль. И выплеснул все наболевшее, как ушат холодной воды:

– Миша! Сам не заблуждайся и меня в грех не вводи… Отказываюсь я…

– По-че-му? – Ошарашенный режиссер выговорил это слово протяжно, по слогам. – Неужели роль, сценарий не понравились? – Он смотрел на меня как на сумасшедшего.

– Любовная история чистая, в высшей степени благородная… Трудно не поверить писателю Кнорре, который утверждает, что солдат, да и все наши люди, вышли из безумства войны не озлобленными, чистыми…

Ершов вскипел:

– Так в чем же дело?

– Не годен я для этой роли.

– Почему?!

– Миша, бог с тобой! Федотов ведь заглянул на побывку в тыл с легочным ранением! С легочным!..

– Да нет, нет! – горячился Михаил Иванович. – Я с Кнорре уже договорился: Федотов-Матвеев будет ранен в ногу! Пойми – главное то, что душа его не изранена, не огрубела душа его… – И снова на ершовском лице появилась улыбка. Он, словно извиняясь, добавил – А похудеть, Семеныч, маненько надо…

Появился шанс! Шанс вернуться к любимому делу, стать нужным. И я решил воспользоваться тем, что предлагала судьба…

За три месяца (пока в группе шли подготовительные работы) я более-менее привел себя в относительный порядок – «маненько» похудел. Чуть поубавились боли в спине, избавился от корсета, отказался от костылей… Но двигался я еще не очень прытко.

Вот таким «казаком» появился я в Риге, где шли павильонные съемки. Фильм снимался там и в Ярославской области, в городке Мышкине.

Мне казалось, что внутренне к исполнению роли я почти готов. Некоторые сцены я чувствовал кожей, нервами, ощущал в себе тепло и симпатию к воображаемой Соне…

– Какая она, эта Вия Артмане?

– Не боись, Семеныч, чую, дуэт сложится, – сказал Ершов, не скрывая своего обожания артистки.

Но первое появление Вии пред моими очами ошеломило меня – не та! Да, всем хороша: и лицом, и станом, но не та! Что-то надменное прорывается в ее интонациях, да и ходит как балерина. Она – барыня, какая же из нее получится паромщица?.. Кошмар!

Знаю, что Вия после первой репетиции выдала характеристику мне в еще более хлестких выражениях. Что я и грубый мужлан, и двигаюсь как медведь… И вообще, как такого любить…

Налицо было явное несовмещение. А это уже сигнал тревоги. Первое ощущение взаимного неприятия друг друга меня очень испугало. И я начал думать: «Что же есть в ней такого хорошего, за что бы я мог зацепиться и потянуть эту ниточку, чтобы почувствовать к партнерше симпатию?» Мне надо было чем-то восторгаться, чтобы это чувство помогало на съемочной площадке. Чтобы потом и зрители почувствовали это на экране…

Для меня на сцене, на съемке важно быть влюбленным в свою партнершу. Не в смысле потерять голову, а для поддержания духа, интонации той или иной сцены. Я как актер должен ждать этих встреч с актрисой, с которой войду в кадр. Например, нет моей партнерши три дня, мне говорят, что она приедет на четвертый день. И я ее уже жду, готовлюсь к нашей встрече, словно мне предстоит пойти на свидание. Это чувство я должен перенести на сцену, на экран… Актерский опыт, профессионализм, конечно, помогут сымитировать органичное поведение в кадре. Но если не блеснет с экрана искра живого чувства, внимания, обожания, желания – получится бездушный пересказ сюжета, холодная информация для зрителя на заданную тему… Неминуемо случится злополучное «якобы». Якобы жизнь…