Судьба открытия

Если суммировать в общий итог мечту миллионов, то здесь уже явно видны предпосылки гигантского взрыва.

С точки зрения истории, это быстро наступит. С точки зрения живого человека, вряд ли этого дождешься.

Сев у стола, Лисицын вздохнул.

Отчетливо донеслось: за его спиной в комнате что-то тоже негромко вздохнуло.

Оказывается, дверь приоткрыта. На пороге стоит мальчик, по виду лет семи, с черными торчащими вихрами, с загорелым, в веснушках лицом. Мальчика — Лисицын знает — зовут Петькой; он приходится приемным сыном хромому конюху Черепанову.

Петька случайно забрел в. здание станции. Никто ему не встретился, никто не выгнал, как обычно его выгоняют отсюда. Он заглянул в одну из комнат — нет никого, богатая койка, столик под скатертью. Пошел дальше и остановился, зачарованный увиденным. В первый миг даже не заметил штейгера Пояркова.

Перед Петькой — множество блестящего стекла: высокие стаканы и шары, то приделанные друг к другу, то обвитые трубками, то просто трубки без шаров, изогнутые так и этак. И все это сверкает, освещенное яркой лампочкой сбоку, и тени от всего причудливые на стене.

Он стоял, держась за дверь. В его темных, широко открытых глазах — любопытство, переходящее в испуг.

— Заходи смелей, голубчик. Гостем будешь! — ласково сказал Лисицын.

А Петька шарахнулся назад, и вот уже из коридора слышен дробный топот его ног.

Как-то раз нечто сходное было возле конюшни: Лисицыну захотелось завести с этим мальчиком беседу, погладить его по вихрастой голове. Он подошел к нему. Петька же взглянул недоверчивым зверенышем, метнулся прочь.

Сейчас Лисицын проводил его грустной улыбкой. Неужели он совсем уж не умеет разговаривать с детьми?…

Окна чуть запотели внизу. За окнами — тьма. Не видно ни голых ветвей, ни заборов, что отделяют прилегающий сюда заброшенный закоулок сада от служебного двора спасательной станции и от сада при особняке Терентьевых.

Словно пущенная в ход машина, Лисицын шагает по комнатам.

Во-первых, так: Осадчий все еще в Сибири — обстоятельство, о котором он раньше не подумал. Обстоятельство крупнейшего значения! Если связаться с ним хотя бы и по почте, с новой помощью Осадчего может быть разыскан Глебов и круг каких-то надежных петербургских друзей. Во-вторых, вообще нельзя мириться с нынешней своей оторванностью от большого мира. И надо как можно скорей перейти в эмиграцию. Тот же Глебов либо новые петербургские друзья наконец покажут ему тайную дорогу за границу, где у него будут развязаны руки, где он станет встречаться с учеными. Тогда и заботу о судьбе открытия с ним разделят многие другие — в России и повсюду.

Разговор должен быть начат по почте. На случай жандармской цензуры надо очень осмотрительно выбрать свой обратный адрес. Пусть это будет: Харьков, вокзал, до востребования. Но пусть Осадчий отвечает не Пояркову, а анонимно — скажем, предъявителю рубля… Достав из кармана первую попавшуюся в пальцы рублевую бумажку, Лисицын прочел на ней: номер ТЗ 800775. Затем уже бережно вложил ее в паспорт. Эта мелкая бумажка для него теперь становится чрезвычайно важным документом.

На следующий день он написал четыре письма. Одно — непосредственно Осадчему, второе — Дарье для передачи Осадчему. Третье было адресовано в Петербург, бывшему квартирному хозяину Глебова, с которым Глебов, кажется, имел общие политические интересы. А последнее письмо предназначалось тете Капочке. В нем среди теплых и спокойных фраз, скользящих мимо его сегодняшней жизни, была и просьба: с помощью адвоката разыскать в Петербурге Егора Егорыча, и если можно, то поддержать старика деньгами.

Свои письма Лисицын унес на железнодорожную станцию. Дождавшись поезда, бросил их в ящик почтового вагона. Так на конвертах не будет печати, откуда письма отправлены.

2

С начала службы здесь Лисицын принял на себя добровольную обязанность: все анализы воздуха из рудников, что изредка производились на спасательной станции, он взял в свои руки. Это у него не требовало много времени.

Раньше тем же делом занимался фельдшер. Аппарат для анализа воздуха стоял когда-то в тесном помещении аптечки, расположенном возле кабинета Терентьева. Лисицын сразу, как только поселился на спасательной, перенес этот аппарат в свои комнаты — точнее говоря, в свою лабораторию.

Кое-кто из рядовых спасателей объяснял странное поведение штейгера Пояркова именно анализами воздуха.

Однажды в аптечку зашел Кержаков.

— Чудно! — сказал он фельдшеру. — Позавчера три бутылки воздуха с «Святого Андрея» привезли. Вы, Макар Осипыч, — тьфу, три бутылки! Чик-чик — и готово. А штегарь парится там с ними, запершись, вторые сутки. Все вокруг себя стекляшками заставил. Окна занавесил!..

Перед фельдшером лежала раскрытая книга. Книга называлась: «Злой гений коварства».