Судьба открытия

Он ударил кулаком по острому углу стола, чтобы стало больно, и начал яростно выбрасывать в ведро образцы минералов, склянки, приготовленные к опытам реторты…

Только через сутки он смог рассуждать поспокойнее. Нет ли у самого Дмитрия Ивановича ошибки? Все знают, что люди жгут в печах каменный уголь, нефть, торф. Но неужели это может повлиять на круговорот в природе?

Он выписал, сколько минерального топлива добывается в год по всей Земле. Пересчитал по формулам. Получилось: от сжигания добытого топлива каждый год в атмосферу уходит двести с лишком биллионов пудов углекислого газа. Никакой ошибки нет! У Дмитрия Ивановича все правильно.

Однако почему же раньше он, Лисицын, не придал этому значения, пренебрег как мелочью?

Досадно, вот досадно — ну прямо хоть плачь!

Ежегодно более двухсот биллионов пудов. И с годами эта цифра быстро увеличивается. Но сам Менделеев в «Основах химии» говорит, что вековые изменения состава воздуха медленны и ничтожны. А отчего они медленны?

«Равновесие, — решил Лисицын наконец. — Все время наступает равновесие между водой океанов и атмосферой. Океаны регулируют: поглощают углекислоту из воздуха. Образуют новые известняки».

Егор Егорыч нет-нет, да заглядывал в дверь, смотрел на барина не без тревоги: «Стряслось что-то с их благородием. Не ест, не пьет. Да что же с ним?»

А Лисицын сейчас окончательно понял свое поражение. Повысить процент углекислого газа в земной атмосфере «при современных человеческих знаниях» ему не удастся. Если даже суметь сплавить известняк с песком, если суметь переработать так известковые горы или острова, прибавить полученный газ в атмосферу, — пока это делаешь, океаны успеют поглотить излишек газа. Поглотят, и только. Очень медленно сдвигается равновесие в природе; а сразу сдвинуть его, насколько нужно, — по силам, наверно, только людям будущих эпох. Тут понадобятся неизвестные сегодня, мощные, бурно действующие средства. «Чтобы вещество, например, изнутри взрывалось. В самом веществе найти запас энергии. Одним словом, фантастика, Жюль Верн!»

Спустя неделю после получения открытки Менделеева Лисицын вышел из дому.

Скрестив руки на груди, он стоял на набережной канала. Пошел, собственно, навестить тетку, но по дороге задумался. Перед ним были темные, мрачные дома, и у берега — барки, нагруженные дровами. Тщедушные бородатые мужики, покрикивая, бегали по гнущимся доскам, возили дрова в тачках. Другие мужики складывали поленья на телеги, понукали лошадей.

Он разглядывал дрова и представлял себе, что вот эта древесина через несколько дней станет углекислым газом.

Как у него часто бывало в уме, вещи тянули за собой цепочку математических выкладок.

«Интересно, как это выходит»,- прикидывал он, провожая взглядом телегу за телегой.

Оказывается, вон что: кроме торфа, нефти, минерального угля, люди жгут еще и дерево. Много древесины. А если посчитать все топливо, которое добывают в год по всей Земле, включая и дрова, — все топливо, не только минеральное… Что получается? Значит, люди каждый год выбрасывают из печных труб пятьсот с лишним биллионов пудов углекислого газа. Больше пятисот биллионов пудов: астрономическая величина! Листья же растений дышат воздухом, где углекислоты совсем пустяк — каких-нибудь три сотых доли процента.

Но очень странно все-таки. В топках, почти в руках у людей, бывает огромное количество газа. Разве нельзя направить газ отсюда прямо на посевы, на плантации, чтобы в растениях с неслыханной скоростью образовывались углеводы — сахар, крахмал?

Лисицын взглянул на тощих мужиков, разгружающих барки: «Да вряд ли они досыта едят!»

Дальше мысли шли извилистыми путями. Вернувшись домой, он снова перелистывал книги. Тимирязев — мудрый, простой, понятный. Идет процесс в растениях: углекислота, реагируя с водой под действием солнечного света, превращается в ценнейшие продукты — в углеводы. Однако объяснить процесс строгим химическим расчетом Тимирязев не может. У Менделеева в «Основах химии» тоже говорится: «В чем именно, из каких промежуточных реакций состоит этот процесс — поныне неясно».

— Неясно… Неясно… — повторял Лисицын, поглядывая на висевший в лаборатории портрет Менделеева (в памяти опять: «Суждено вас опечалить…»).

Вдруг ему страстно захотелось — все душевные силы сосредоточились в одном желании — непременно показать Дмитрию Ивановичу, что написавший письмо инженер способен на что-то дельное, большое, важное для людей — не только на «несбыточные идеи».

Вот он возьмет да разгадает, например, химические реакции, происходящие в зеленых листьях.

«Что скажете тогда, Дмитрий Иванович?»

Надо, решил Лисицын, попробовать такой опыт: из живого растения перенести разрушенную ткань зеленых листьев в стеклянный прибор. Посмотреть, как она будет работать там. А затем изменять условия опыта, добавлять неорганические примеси, наблюдать.

— Ничего, Егор Егорыч! — улыбаясь, сказал он, заглядывая в кухню. — Мы еще покажем! Жизнь — впереди!

— Живем, ваше благородие, — быстро поднявшись с койки, ответил Егор Егорыч, — так точно. Бога нечего гневить, живем. Это верно.