Судьба открытия

Глядя на лапти, он часто размышляя: хорошо вы сшить себе унты из медвежьей шкуры. Они удобные, наверно, бывают и прочные. Прошлой зимой, когда ему с другими каторжниками пришлось расчищать от снега тракт, он видел на ногах проезжего крестьянина медвежьи унты. Не березовым коробкам чета. А встречи с медведем все равно не миновать. Зверь нападет — нужно только вовремя ударить, против топора зверь не устоит. Лишь бы исподтишка не кинулся. А чтобы шить из шкуры, можно вместо дратвы или ниток сделать тонкие кожаные ленточки, отрезать их от самой же шкуры.

Медведи, как назло, трусливо прятались в зарослях.

…Солнце закатилось. Бродяга вздохнул, закинул котомку за спину и, раздвигая колючую хвою, пошел по бурелому.

Заря не потухала всю ночь. Северная половина неба сияла золотистым, розовым, сиреневым светом. Холодный ветер сквозил в долинах между горами; лужи у мшистых кочек еще с вечера покрылись хрупкой ледяной пленкой. На гребнях гор, как вырезанные из черного картона, темнели силуэты вековых кедров и пихт.

Он шел, не сбиваясь с воображаемой прямой, протянутой с востока на запад. Перевалил сначала через одну вершину, потом через другую, спустился по неровному склону. У подножия скал услышал шум падающей воды. Цепляясь за камни, сполз в ущелье. В полупрозрачном сумраке перед ним, покрытая пеной, грохотала горная речка.

Да сколько же рек в этих дебрях! Будь они прокляты! Сейчас он даже шапку сдвинул на затылок. Сердито посмотрел по сторонам. Вода мчалась в скалистом русле бурным потоком. Стволы деревьев вздымались темными колоннами. Над хвоей мерцали бледные огонечки звезд.

Способ переправиться единственный: срубить и перекинуть через реку дерево. Вон — подходящая сосна.

Подняв топор, он размахнулся, отступил на полшага и с резким выдохом ударил по сосне. Изредка оглядываясь, застучал размеренными, сильными ударами. Посыпались щепки. Стало жарко — распахнул полушубок. Наконец огромное дерево крякнуло, описало в воздухе дугу и тяжело легло ветвями на скалы противоположного берега.

Вновь подвязав котомку, он вытер пот. Тут же заметил посветлевшее небо. Подумал: надо скорее уйти от переправы.

Не в первый раз ему приходится идти по срубленному дереву, под которым в глубине с ревом пенится река. Но сегодня это кончилось бедой. Трудно объяснить, что именно случилось. Он вдруг потерял равновесие, как-то беспомощно взмахнул руками и…

И даже ушиб не сразу почувствовал. Вода обожгла ледяным холодом, перехватило дыхание. Течение волокло его, ударяло о камни. Перед глазами — пена, дно, муть, всплески, утреннее небо. Только уже за пределами ущелья, захлебывающийся и обессилевший, он выбрался на берег.

Все тело пробирала крупная дрожь. Лицо в крови, щека как чужая. Левый глаз заплыл под отекшим веком, почти ничего не видит. Одежда мокрая, тяжелая. Ни топора, ни котелка, ни котомки с отрубями!

Но главное — это боль в ноге. Такая острая, что он застонал при первом шаге.

«Дьявол! Врешь, пойду! — исступленно бормотал он, ковыляя вверх по косогору. — Врешь… Ну, ах ты, дьявол!..»

Однако далеко уйти ему не удалось.

С отчаянием он подогнул ушибленную ногу и осторожно опустился на колени. Тело пуще прежнего трясется. Скинул с себя вымокший полушубок. Нащупал в кармане кусок кремня и стальную пластинку. Увидел сухой мох, вытер об него свое огниво. Потом искры плохо высекались — от дрожи все не мог попасть пластинкой по кремню. Но вот во мху, дымя, затлела точечка. Он принялся вздувать ее. И через несколько минут его уже обдало благодетельным теплом костра.

Еще не согревшись как следует, он будто провалился в черную пустоту. Проснулся снова от холода: догорающие угли подернулись золой. Точно во сне блуждал вокруг, хромая собирал для костра валежник. Опять ложился у огня и словно наяву чувствовал перед собой жаркое сияние дуговых ламп. Ему казалось, что надо исправить один из вращающихся абажуров, а он не может сделать этого. Надо, и нельзя. На руках у него кандалы, которыми он непременно разобьет приборы-фильтры, если поднимет руки к абажуру. А Егор Егорыч — куда же он делся? Ведь сказано старику не уходить!

— Егор Егорыч, дров подбрось в костер! Дров! Егор Егорыч!

Светило солнце, и как-то сразу вместо солнца — звезды. Нужно вон к той ели присмотреться. Ель, а отчего-то лапы с когтями протянула. Над всем миром. Нет, это колдун из «Страшной мести». Реет над тайгой. Взлетел с рисунка книги — есть такая книга в корпусе, в библиотеке…

Почему костер не горит?..

И озноб. Ледяная, продолжало чудиться, вода.

2

Стены бревенчатые, окошечко маленькое, с переплетом крест-накрест, четыре стекла в окне. Лисицын разглядывал дальше: русская печь, низкий закопченный потолок…

«Что ей надо, — думал он, — что она хочет, кто она?»

Повязанная ситцевым платком женщина наклонилась над ним, прикоснулась чем-то твердым к его губе. Тихо приговаривала:

— Варнак, а душа, поди, человечья… Испей, паря, чо ж ты… Ну, испей…

Лицо у нее было с чуть косым, по-монгольски, разрезом глаз, немолодое и в суровых морщинах. А голос — певучий, грудной.

— Смо-отрит… — заметила она, словно удивилась.