Судьба открытия

— Отсюда тебе и начать бы! М-да, чуть сложнее вышло… Сам хочет вести дело. Состоятельный, стало быть, человек.

— Не хочет он дело вести! Ни сам, ни на паях. Ведь он же огласке все предает!

— То есть что означает — огласке?

— А вот и означает! Нафабрикуют сахара, крахмала… Кинут на рынок сотни, тысячи пудов, по копеечке пуд, и все прахом полетит! Ни себе, ни людям!

— Резона здесь не вижу, — строго проговорил Титов. — Ну, на худой конец, их фирма пустит против цен твоих заводов дешевле на пятак.

— Не на пятак дешевле, а даром бросят! Примутся за дело все, кому не лень. И вам тогда не спастись, уважаемый Федор Евграфович! Но вы, может, еще крохи состояния вашего удержите… — До сих пор невыразительный по-рыбьи, взгляд Чикина на миг блеснул не то злорадством, не то ужасом. — А мне и вовсе надо гроб заказывать! Памятник!

— Ерунду несешь, Сергей. У патента есть хозяин. Как все могут, кому не лень?..

— А мне — в трубу!..

Пугая дядю, Чикин испугался сам. У него по-настоящему защемило сердце. С чего он взял, будто эта история по божьей милости заглохнет? А вот она возьмет и не заглохнет! Ей нет причин заглохнуть. Уж чьи-чьи, а его-то денежки здесь лопнут легче мыльного пузыря. Над кем смеешься-то? Чью судьбу искушаешь? И Сергей Сергеевич почувствовал себя вконец обреченным, и жалко стало самого себя, настолько жалко, что впору заплакать.

В гостиной было тихо. Лишь шелестела ряса отца Викентия.

Титов навалился боком на подлокотник кресла. Не то озадаченно, не то свысока — точно не решил, как надо отнестись к не слишком чистоплотной выходке, — косился на племянника. Допустим, Сергею это угрожает. Ну, попросил бы совета. Однако зачем же он приплел сюда его, Титова? По глупости ли он сгущает краски или с намерением? Без расчета для себя не действует никто.

Еще больше, чем прежде, выпятив нижнюю губу, Федор Евграфович проворчал:

— По-твоему, он своей выгоды не сознает… я сказать хочу, изобретатель твой?

Жидкий тенорок Сергея Сергеевича теперь звучит слезливо:

— Кто соблюдает выгоду, а кто не соблюдает. Кому и наплевать. Со мной невежливо закончил, слушать о деньгах, об обоюдном соглашении не стал. Заладил: он для человечества работает. Все отдаст на все четыре стороны. Нуждающимся будто бы…

— Ну-уждающимся? — Титов внезапно оживился. — Постой, постой! Так и сказал, что в пользу бедных?

— Нуждающимся, да.

— Лучше бедным, чем тебе, Сережка? Лучше — на четыре стороны?.. — Титова душил смех. Побагровев и фыркая, он переспрашивал: — Так, говоришь, лучше на ветер пустить? Раздать на паперти?

Запутанное для него прояснилось. Изобретатель, вероятно, поглядел на лопоухого Сергея — да как же на такого положиться! Но можно думать и иначе: вокруг искусственного сахара уже и на серьезных козырях пошла игра. А тут Сережка сунулся. Изобретатель не будь плох — пустил турусы на колесах. У кого нет своего расчета? Наволок тумана. Развесил клюкву, а Сережка принял все за чистую монету…

Федор Евграфович хохотал, сотрясаясь грузным телом. Задыхался:

— Ух, Сережка!.. Говоришь — человечеству?..

У Чикина даже кулаки сжались от ярости. Он делится своей тревогой, а дядя — старый черт — развеселился. Рад чужой беде. Точно враг какой-то.

Чикин понимал, что ему нельзя, боже упаси, пойти на ссору с Федором Евграфовичем. Но теперь, видя все и внутренне страшась, он потерял самообладание.

— Да-с! — как бы укусив исподтишка, выпалил он. — Вам — забава, ежели я в горести? Вы и маменьку мою, царствие небесное, до себя не возвеличивали — помню я, ничего не позабыл! Посмеетесь, когда грянет… Полетите вверх тормашками!.. — Тенорок его взлетал с каждой фразой на ступеньку выше. — Всем — сума, а вам — смешки? Посмеетесь: то-то будет весело! Разор всеобщий! Посмеетесь! Гибель!..

Анна Никодимовна давно сидела ни жива и ни мертва. Щеки ее покрылись пятнами. Изобретатель представлялся ей безжалостным разбойником, который выгонит их из дому, отнимет ее кольца, бриллианты, оденет в лапти и дерюгу, заставит торговать вразнос на рынке всякой дрянью. Господи, что делать? Полиция что смотрит? Бог, только бог защита…

— Отец Викентий, батюшка! — Анна Никодимовна умоляющим жестом вскинула руки.

— В тартарары! — кричал ее муж. — Угля им хватит! Вся Россия развеется в пепел! Посмеетесь!..

А священник уже поднялся на ноги. Стоит, дородный и прямой. Держится пальцами за массивный нагрудный серебряный крест — так держится, что цепочка натянулась и врезалась в шею возле затылка.

Наконец он сказал, без улыбки глядя на Титова:

— Теперешнего смеха вашего я не могу одобрить.

— И вы туда же, батя, лезете! Да ну его, Сережку, — отмахнулся Федор Евграфович.

Но отец Викентий своими принципами не поступится. Он начал: