Судьба офицера. Трилогия

Эдик слушал и соображал: значит, дела у этого Оленича - швах, по-видимому, он дышит на ладан. И напрасно отец так разволновался, услышав, что Оленич жив. Но для полного спокойствия отца-покровителя дознаться бы: может, и вправду отшибло память у капитана? Санитарка говорит, что длительное время больной находился в забытьи. Может, и не вернулась к ному память? Это надо рассказать отцу.

В волнении остановился Эдик перед четырнадцатой, теперь уже двойной интерес занимал его: фотография для Кубанова и весть о беспамятстве Оленича - для отца. Кто он такой, этот капитан? Какой он? Может, от него уже ничего не добьешься да и снимок хороший не сделаешь? И открыл дверь: надо делать дело.

Эдуард готовился увидеть калеку, но то, что предстало перед его скептически прищуренными глазами, было во много раз хуже, чем он ожидал. На узкой железной кровати полусидел, полулежал под серым армейским одеялом истощенный, с землистым лицом человек. Мертвенно белый с залысинами лоб, гладко зачесанные назад и тускло поблескивающие волосы, точно у покойника, костлявые, выпирающие под белой тонкой сорочкой плечи - все поражало предельной немощью. И только серые, с голубоватым отсветом глаза живо смотрели на вошедшего, но как-то вскользь. Эдику на миг показалось, что больной смотрит не на него, а на кого-то третьего, что стоит за спиной, и оглянулся.

- Мы здесь вдвоем, - проговорил весело Оленич, - нас никто не подслушивает.

- Вы - Оленич? - Эдик с откровенным разочарованием смотрел на Андрея и впервые, наверное, за несколько лет работы с фотоаппаратом не нашелся, что сказать своему клиенту.

Помог сам капитан:

- С чего начнем? У вас, молодой человек, есть ко мне вопросы? Или без всяких разговоров - щелк затвором и - айда? Может, скажете, откуда вы приехали, зачем понадобился мой портрет? Надеюсь, не для некролога? Так обо мне в печати не станут сообщать.

«Он еще шутит! - подумал Придатько. - Ну, как его снять, чтобы можно было поместить в журнале? А ведь шел разговор даже о цветной фотографии - то ли вклейку, то ли на обложку. Ерунда! Тут хоть бы черно-белый снимок сделать пристойно…»

- Капитан, можно откровенно?

- Шпарьте.

- Мне сказали, что вас нельзя тревожить, что с вами может повториться приступ. Это серьезно?

- А что меня может потревожить?

- Как - что? Ну, вот мой визит… Разные кошмары, воспоминания…

- Воспоминания? Война? Разве осталось что-нибудь неожиданное для меня? Такое, о чем страшно вспоминать? А ваше появление - это еще не землетрясение. Не знаю, чем вы можете потревожить.

- Я, конечно, не о вашем прошлом, а о настоящем. Вот мне дали задание сделать для журнала ваш портрет, как героя Отечественной войны. У вас есть награды?

- Конечно, есть. Но не стоит их показывать. Не они главное, а человек. Не так ли?

- Да, но все же медали как-то украшают. Вроде орнамента. Подчеркивают личность. А так… Ну что, извините, увидит читатель на вашем портрете? Худое, изможденное лицо? Не воин, а освобожденный из Освенцима…

Эдуард произнес эти слова и осекся, взглядывая на капитана - не рассердится? Еще прогнать может. «Черт бы побрал, никак не могу сдержаться! Да если Кубанов узнает, мне несдобровать. Поостеречься бы…»

- Не советовал бы делать мой портрет.

- Правда? - даже обрадовался Эдуард, услышав слова Оленича, но не поняв их насмешливости.

- Конечно! Изможденное лицо просто не к лицу вашему журналу.

- О, как хорошо вы сказали! Вы поймите меня правильно: я искатель прекрасного. Стараюсь снимать только то, что радует глаз, что вдохновляет, что пробуждает в нас мечту. Какая сейчас установка даже для нашего брата-фотокорреспондента? В нашем современном обществе, у народа-победителя, ничего не должно быть серого, безликого, пессимистического. Даешь красоту и всеобщее удовлетворение! Воспитывает только прекрасное. Даже малое делать великим. Крупным планом показывать эпохальные события, перспективу поисков, открытия мирового значения. Мы - первые, мы - лучшие, мы - самые-самые… Так меня учат.

- Кто учит?

- Рынок.

- Базар?

- Нет, рынок. Запросы общества, заказ времени.

- Вот теперь ясно. Выходит, что мы, находящиеся здесь, в этом учреждении, не ходовой товар?

- Да, это так. Вы уже ушли. Когда-то вы были на переднем плане…

- На передовой линии?

- Ну да, а теперь это прошлое. Вы - пропавшие без вести.

Андрей никак не мог составить мнения об этом молодом фотокорреспонденте: кто же он на самом деле? Шутник? Не похоже. Подонок? Но почему так откровенен? Оригинальничает нигилизмом. С чего бы? И перед кем? Оленич не мог даже предположить, что Эдик испытывает его на крепость и стойкость, сознательно хочет найти наиболее уязвимое место в психике больного.

Разговор разговором, но Эдуард не забывал и о задании. Он приноравливался и так и сяк, щелкая аппаратом, и его деловитость и сосредоточенность никак не вязались с развязностью и беспардонностью. Неужели те, кто посылал его сюда, не понимали, что тут не Дом киноактера, а госпиталь инвалидов войны?