Судьба нерезидента

О Лебедеве я должен сказать несколько слов, потому что это удивительная личность, недюжинный человек. Очень искренний и доброжелательный, и при этом невероятно глубокий арабист, рядом с которым я такого звания не заслуживал. Получив в институте пятерку на госэкзамене по этому непростому языку, я достаточно свободно читал газеты, переводил политические и новостные тексты, мог объясниться на литературном языке «фусха». Но Лебедев разбирался в средневековой поэзии арабов, владел несколькими диалектами, свободно ориентировался в невероятных лингвистических глубинах сложнейшего языка, на котором написаны Коран и другие священные для мусульман тексты. Недаром он пользовался всеобщим уважением. Теперь Лебедев заведовал корпунктом ТАСС в Абу-Даби. Отнюдь не за ортодоксальность взглядов, а за порядочность и человечность (времена все же были перестроечные) Виктора выбрали секретарем парторганизации советской колонии в ОАЭ. Что и сыграло некоторую роль в истории, которую я собираюсь вам рассказать.

Тем временем мой заботливый друг Дмитрий Осипов настоял на том, чтобы все же подстраховать Виктора, и попросил своего близкого приятеля Сергея Канаева, возглавлявшего в Абу-Даби бюро АПН, тоже подключиться к заботам обо мне. Вот почему и он, и первый секретарь посольства оказались в тот день в зале прилетов аэропорта Абу-Даби.

Но что же насчет третьего встречающего, старого знакомца, чье появление там вместо Лебедева так меня поразило?

Лет так примерно за 11–12 до описываемых событий, когда я еще трудился в редакции Востока ТАСС, меня вызвали в некий кабинет, куда нормальные люди старались попадать пореже. Там обычно либо давали взбучку за какой-нибудь проступок типа легкой аморалки или злоупотребления алкоголем и даже за рассказ какого-нибудь не то чтобы совсем антисоветского, но все же политически не совсем выдержанного анекдота (за по-настоящему антисоветский выгнали бы сразу) и так далее. Из этого кабинета за нами, журналистами-международниками, внимательно присматривали. Ходили слухи, что там иногда могли и несколько более зловещие разговоры вести – заставить сделать кое-что сомнительное с точки зрения общечеловеческой нравственности. С другой стороны, и для совсем безобидных вещей – скажем, для того, чтобы отпроситься в короткий отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам, – туда же надо было сходить и получить там разрешение.

На этот раз у стола «присматривающего» сидел незнакомец – коренастый восточный человек с мягкой обаятельной улыбкой, немолодой уже, но пока еще не такой седой, каким он предстанет передо мной в 1991 году в Абу-Даби. «Андрей, хотим попросить тебя о помощи, причем совершенно конфиденциально, – сказал „присматривающий“. – Товарищ Ш. должен через недели две-три оказаться в качестве журналиста-тассовца в одной важной арабской стране. Времени на нормальную подготовку нет. И вот мы решили просить тебя его подготовить – памятуя, что ты и сам относительно недавно осваивал все нюансы профессии и, как нам кажется, немало в этом преуспел. А наш товарищ Ш. никогда с журналистикой связан не был. Короче говоря, научи его тому, чему учили тебя, только в очень быстром темпе. Родина тебя не забудет».

К тому моменту я уже имел возможность наблюдать с достаточно близкого расстояния коллег «товарища Ш.», использовавших «крышу» ТАСС для разведывательной работы. Но обычно они приходили в редакцию на достаточно долгий срок: несколько месяцев, а то и год. Те из них, кто не ленился и был достаточно грамотен, без особого труда осваивали азы тассовского ремесла. В конце концов, далеко не всем из нас приходилось (да и не всем хотелось) писать что-то более сложное, чем сухое изложение официальных документов или пересказ газетных статей.

Одно из далеко не главных, но очень типичных проявлений маразма советской системы заключалось в том, что мы, «чистые» журналисты ТАСС вроде как не должны были знать, что это за люди, которые вдруг появляются среди нас и, просидев в редакции гораздо меньше, чем мы (некоторым из нас приходилось ждать командировки годами), сразу же отправляются за границу. Причем почему-то всегда заведомо известно, куда именно они поедут работать, в то время как нас, простых смертных, отправят туда, где возникнет вакансия, причем решится это чаще всего в последний момент. Все три мои командировки – в Ливан, Йемен и Ирак – возникали совершенно неожиданно и спонтанно.

Не догадаться об особом статусе и функции этих, других, было совершенно невозможно. К тому же они держались отдельно, особняком, частенько о чем-то перешептывались, замолкая при нашем приближении. Мы в свою очередь обсуждали их за спиной, откуда-то все знали, кто из них «ближний» (КГБ), а кто «дальний» (военная разведка – ГРУ). Некоторые из разведчиков даже не скрывали своей истинной профессии, видно, им нестерпимо хотелось похвастаться. Но все должны были притворяться. С нас, в результате, даже подписок о сохранении секретов не брали, потому что предполагалось, что мы, идиоты, ничего такого не замечаем и ни о чем не догадываемся.