Судьба. Книга 4

Думал Торлы или не думал над словами Узук, но дверь его дома оставалась открытой для Аманмурада, которого это пристанище устраивало по многим причинам. Жена Торлы Курбанджемал и дети жили у его матери ещё с голодного года, так что не было здесь посторонних глаз и ушей. Сама кибитка находилась неподалёку от порядка Бекмурад-бая, и в случае если бы кто заметил, что возле байских порядков появляются тайные ночные посетители, подозрение, думал Аманмурад, легко можно отвести на Торлы, тем более, что его и так подозревают в связях с контрабандистами.

Широкая постановка ввоза и вывоза беспошлинных товаров не могла опираться только на Бекмурад-бая. Он сделал своё дело как инициатор и теперь желал остаться в стороне, так как преследовал несколько иные цели, нежели Аманмурад. И потому для Аманмурада дом Торлы был важен в первую голову как перевалочная база. Здесь спокойно могли дожидаться своего рыночного срока привезённые товары, здесь же сосредоточивалось и то, что должно было уйти на рынки Мешхеда и Герата. Таким образом, когда Торлы утверждал, что не занимается контрабандой, имея в виду то, что сам не ходит через границу, это было правдой. Конечно, он был не настолько наивен, чтобы самому верить в свои оправдания, понимал прекрасно, что стелящий постель вору сам вор. Но ему нравилось жить по принципу: «Кто держит в руках мёд, тот и облизывает пальцы». А на пальцах Торлы «мёду» задерживалось порядочно — Аманмурад и его присные не слишком жадничали, своих доходов хватало с избытком.

Когда в чисто коммерческое поначалу предприятие стали постепенно включаться элементы политического характера, Аманмурад вознамерился сделать дом Торлы чем-то вроде небольшой штаб-квартиры. Торлы, во всём покорный и согласный, воспротивился этому. Приняв два-три раза незнакомых закордонных гостей и послушав их скупые разговоры о налётах, поджогах и убийствах, он с глазу на глаз заявил Аманмураду, что не одобряет его новых знакомств и сам не желает впутываться в это дело. Один разговор — когда стоит вопрос о купле-продаже, и совершенно иной — если речь пошла о вредительстве и убийстве ни в чём но повинных людей. Это уже не мирное нарушение закона, сказал Торлы, а хуже, чем калтаманство, а калтаманом он никогда не был и, сохрани бог, не собирается быть, ему своя жизнь дороже.

Покричав для острастки и помахав плетью перед носом строптивца, Аманмурад пошёл на попятный, поняв, что Торлы крепко стоит на своём. Терять выгодного сообщника не имело смысла, и Аманмурад пообещал, что басмачи больше не будут приходить в дом Торлы. Мир был восстановлен. Впоследствии и сам Аманмурад понял, что не стоило ставить под удар верное пристанище, и после случая, когда в другом доме были окружены милицией и схвачены пятеро закордонных террористов, он даже проникся некоторым уважением к дальновидности Торлы и полностью вернул ему своё доверие. Правда, Торлы своё получит, когда наступит время окончательного расчёта, — в этом Аманмурад колебаний не знал. Но пока сроки не подошли, можно было по-прежнему пользоваться гостеприимством и помощью бывшего байского подёнщика.

Сам того не замечая, Аманмурад порой искал утешения в разговорах с Торлы, особенно после перепалок с братом. Торлы тоже иной раз сообщал небезынтересные сведения, которые так или иначе можно было использовать для дела. Но, главное, для Аманмурада был собеседник, которому, зная, что его в конце концов ожидает, можно было без особой опаски выкладывать свои мысли и помыслы. Нет, Аманмурад вовсе не играл с огнём, как кот с мышью, садизм по своей природе был чужд брату Бекмурад-бая и прорывался лишь, когда кровь ударяла в голову. Просто, предрешив конец как само собой разумеющееся, как воздаяние за прошлое и гарантию на будущее, он до поры до времени забыл об этом и разговаривал с Торлы как добрый и близкий друг.

— Вот так, Торлы-хан, — говорил он, смакуя крепчайший настой чая, который после горошинки проглоченного терьяка особой благостью разливался по телу, — вот так… Если сохраним на плечах свои умные головы, то не останется на этом свете ничего, не увиденного нами и ничего не сделанного.

— Верно, — поддакивал Торлы, тоже блаженствуя за чаепитием, — верно говоришь, Аманмурад. Конь пройдёт — пыль останется, джигит пройдёт — песня останется.

— Время для песен ещё не приспело, хан мой. Кто является ныне устроителем жизни? Кто её муфтий и её Кеймир-Кер? Аллак, Меле и другая голытьба — люди, приходившие в дома без почёта, сидевшие на тоях без халата.

— Разве ты не слышал пословицу: «Лев умер — шакал завыл»?

— Да, Львы умерли, и начали выть шакалы. Они не только воют, но и в львином логове желают детёнышей своих на свет производить. И возле них всякая пакость трётся, вроде этой вонючки Энекути — всю жизнь у чужих дверей повизгивала, а нынче, видишь ли, землю ей дали, воду дали! Ходжам её голозадый сидит на этой земле, корчит из себя праведника, нос воротит от своих сословников. Вот уж истинно сказано: «Найди себе друга, а враг и в собственном доме сыщется». Придёт время — отступникам первым задерём бородёнку кверху!