Судьба княгини

– Я ведь только что все тебе рассказал, брат! – в третий раз наполнил кубки великий князь. – Софья моя есть дочь литовского правителя и превыше всего любит свою отчину, а вовсе не Москву. Но разве можно попрекнуть ее за сии детские чувства? Она любит свою родину! Сия ее любовь суть наша многая печаль. Посему во первую голову не допусти того, чтобы она положила наши земли к ногам отца своего, чтобы подчинила нашу Русь своей Литве! Дай мне слово, брат, что, узнав о моей смерти, ты без промедления исполнишь завещание нашего отца. Что ты займешь московский стол, не дав моей жене совершить ничего плохого. Что ты рассудишь по чести и совести, какой награды или кары она достойна. Про Василия даже говорить не стану! Похоже, ты любишь его куда сердечнее, нежели я сам. Значит, ты лучше меня позаботишься о сем мальчике, дав ему достойное кормление и воспитание.

Князь Василий Дмитриевич сделал пару глотков и добавил:

– Я рад тому, что в нашем роду рождаются мужи, подобные тебе, Юрий. Что у меня вырос столь достойный, великий брат. Зная, что судьба нашей отчины перейдет в руки столь безупречного, честного и храброго витязя, я смотрю в лицо смерти без страха и сожаления. Спасибо тебе, брат, за такое спокойствие. Когда-то я думал, что подобные тебе герои случаются токмо в сказках и былинах. Но вот, Юра, мы сидим с тобой за одним столом, живые и во плоти. Да благословят тебя боги за то, что ты таков, какой ты есть!

Юрий Дмитриевич облизнул пересохшие губы и снова залпом выпил вино.

Сказать, чтобы на душе его было тошно, – означало ничего не сказать. Стыд душил звенигородского князя так, что стало трудно дышать. И чем сильнее хвалил его брат – тем жестче становились муки совести.

Василий даже не подозревал, кому именно он изливает свою душу!

И близко не знал, что восхищался безупречной честью главного виновника своих сердечных мучений!

– Болезни приходят и уходят, брат, – выдавил из себя Юрий Дмитриевич. – Ты крепок и совсем еще не стар. Тебе рано думать о смерти. Грудной недуг отступит, и ты проживешь еще много, много лет. Поверь, мы еще на столетии твоем погуляем! Да и с супруги своей ты все подозрения снимешь, коли внимательнее приглядишься, тайных соглядатаев к ней приставив…

В последнем Юрий Дмитриевич был уверен совершенно точно – поскольку мысленно уже дал себе твердую клятву, что более нигде и никогда даже близко не появится возле жены своего брата!

Испытывать стыд, подобный сегодняшнему, еще раз ему совсем не хотелось.

Обманывать того, кто верит тебе без оглядки, кто доверяет целиком и полностью, своего правителя и своего брата – теперь воевода и сам не понимал, как смог скатиться до подобной низости?!

– Твои бы слова, да ледяной Маре в уши! – сделал еще пару глотков великий князь. – Ведь она уже приходит, присматривается. Я, почитай, через день ее в опочивальне своей ощущаю, иногда даже тень различаю сквозь сумерки ночные. Трудно не заметить богини смерти, коли от ее приближения сразу грудь сдавливает и воздух мертвым становится, не продышаться! Вестимо, вскорости уже не из кубка золотого, а из ее костяной чаши нектар последний испить доведется.

– Раз уходит, значит, твой час еще не пробил, Василий! – Юрий Дмитриевич налил себе вина из почти пустого уже кувшина. – Не спеши себя хоронить. Молебен, вон, за здравие свое закажи. Нечто ты не христианин? Должно помочь!

– Я и сам в могилу не спешу, Юра, – покачал головой московский правитель. – Все возможное для исцеления своего делаю. Однако же обязан не токмо о себе, но и о державе отцовской подумать, о ее сохранности и благополучии. О ней, об отчине нашей, мы сейчас с тобою и говорим. Посему и завещание отцовское вспоминаем. Моя жена литвинка, ее сын суть неразумное дитя. Кто Русь нашу удержит и убережет? Кто защитит и возвеличит? Вот каковые думы меня терзают, вот что покоя не дает! Так могу ли я положиться на тебя, брат мой? Примешь ли ты на себя всю тяжесть венца великокняжеского? Сохранишь наш отцовский удел?

– Подожди, брат! – мотнул головою Юрий Дмитриевич. – А что супруга твоя про недуг твой сказывает? Прости за намек таковой, Василий… Ведьмой твою Софью, может статься, называют очень зря, но ведь она и вправду из рода людей знающих происходит, с тайнами чародейскими знакома не понаслышке! Кому, как не ей, твоим исцелением заниматься?!

– Она не ведает, – покачал головой великий князь. – Когда мне совсем плохо стало, до беспамятства, я с лекарями в Клин отъехал, как бы по делам неотложным.

– Но почему?! – разведя в изумлении руками, повысил голос князь Звенигородский.

– Не хочу пред Софьей немощным старцем представать, – Василий Дмитриевич, наоборот, заговорил еще тише. – Она ведь когда-то во мне ходжу полюбила, бесстрашного красивого витязя. Не желаю в ее памяти остаться жалким немощным развалиной! Лучше уж где-нибудь в стороне дух тихо испустить, чем постель прилюдно портить.

– Что за ерунду ты сказываешь, брат?! – хлопнул государя по плечу Юрий Дмитриевич. – Ты бодр и крепок!