Судьба императора Николая II после отречения

Царь возвращался к этой теме постоянно в разговорах с лицами, в руки которых ближайшим образом была отдана судьба заключенных. Дневник главы семьи довольно скуп в отметках определяющих настроения семьи в «позолоченной тюрьме». По этим отметкам скорее приходится заключить, что особой радости перед заграничным путешествием семья не проявляла – да и сам Керенский признает, что Царь предпочитал бы поселение в Крыму. 11 марта, то есть в момент первоначального согласия английского правительства на оказание гостеприимства, Царь записал: «Утром пришел Бенкендорф, узнал от него, что мы останемся здесь довольно долго. Это приятное сознание». Через две недели, 23 марта, мы имеем такую запись: «Начал откладывать все то, что хочу взять с собой, если придется уезжать в Англию». Больше нет ничего относительно заграничной поездки в подневных записях. Заключенные в «золоченой тюрьме» оставались в полном неведении. Через день по получении Бьюкененом предполагаемой телеграммы «10 апреля» министр юстиции посетил Александровский дворец для «допроса» А. Ф. Все это относилось к концу марта старого стиля. Естественно, что в дневнике Жильяра появляется запись: «ни слова о нашем отъезде за границу». В первых своих воспоминаниях «Lа Revolution Russe» Керенский, быть может, наиболее точно изобразил фактическое положение: «Временное Правительство не приняло немедленно окончательного решения относительно судьбы Императора и его семьи. Было более или менее договорено между нами, что если юридическое расследование деятельности клики Распутина установит невинность бывших носителей верховной власти, вся семья отправится за границу, вероятно в Англию». Через 10 дней записывает Жильяр: «Керенский опять приехал во дворец. Доктор Боткин воспользовался этим случаем, чтобы спросить его, нельзя ли переправить императорскую семью в Ливадию ради здоровья детей. Керенский отвечает, что в данное время это совершенно невозможно… Однако ни слова о нашем отъезде за границу…» Почти одновременно, 14 апреля (ст. ст.) Нарышкина записывает, что «об отъезде нечего думать, так как Керенский признал отъезд невозможным».

Когда же Царь был осведомлен об окончательном ответе английского правительства, он произвел на него, по выражению, употребленному Керенским или приписанному ему в одном из интервью («Ил. Рос.» 34 г.), перепечатанном в газетах, «ошеломляющее» впечатление: Царь находился в таком же подавленном состоянии, как в момент отречения, казалось, он повторит сейчас ту же фразу: «Везде предательство, трусость и измена». Это не совсем соответствует тому, что Керенский говорил в тексте книги, ответственность за которую автор принимает на себя. Из воспоминаний 36 г. вытекает, что Царь был осведомлен об английском отказе только тогда, когда была более или менее определена дата отъезда в Тобольск (это было в двадцатых числах июля, как отмечает Керенский в воспоминаниях 28 г.): «Я ему изобразил всю трудность положения в петербургском округе и известил, что надо приготовиться к отъезду. Я, естественно, сообщил об отказе британского правительства, но не сказал, куда он будет отправлен. Я ограничился лишь советом захватить большое количество теплой одежды. Он выслушал меня очень внимательно. Но когда я начал ему объяснять, что этот переезд не заключает ничего, что могло бы вызвать его беспокойство, и необходим в его интересах и семьи, он бросил на меня проникающий взор и сказал: «Я не боюсь. Мы имеем доверие к вам. Если вы мне говорите, что необходимо уезжать, так и должно быть».

Дневник Николая II в воспоминания Керенского вносит существенный корректив и большую точность. Под 11 июля записано: Керенский «в разговоре… упомянул о вероятном отъезде нашем на юг ввиду близости Царского Села к неспокойной столице». На другой день: «Все мы думали и говорили о предстоящей поездке. Странным кажется отъезд отсюда после четехмесячного затворничества». Но прошло десять дней, не внесших ясности в положение: «Утром, – записывает Царь 21 го, – почему то поджидал Керенского, хочется, наконец (знать), куда и когда мы отправимся?» 22 го: «Вчера вечером Керенский внезапно приехал из города и остановился в лицее. Оказывается, все правительство развалилось, он сам подал в отставку и ожидает решения, к которому должно прийти совещание разных партий, заседающее в Зимнем дв.». И только 28-го семья узнала от Бенкендорфа, что «нас отправляют не в Крым, а в один из дальних губернских городов, в трех или четырех днях пути на восток! Но куда именно, не говорит – даже комендант не знает. А мы все так рассчитывали на долгое пребывание в Ливадии!»