Судьба и воля

– Я, конечно, могу заняться делом, которое вы мне предлагаете, но ненадолго – до завтрашнего вечера, а, может быть, только до утра. Вряд ли мне удастся прожить дольше после того, как те, с кем вы работаете в настоящее время, узнают о нашем решении.

Швейцарцы не сильно удивились, покачали головами, извинились за отнятое время и укатили в свое благополучие.

Борис от души посмеялся, услышав эту историю:

– Правильное решение! И заработать Хайек все равно толком бы не дал. Там какие-то мизерные проценты, условия франшизы не сладкие, неудивительно, что русские с ним в контрах.

Так закончилась эта история в новой России.

Залесский возвращался в Нью-Йорк в каком-то обновленном настроении. Этот рынок в Латвии, в России, по своим объемам был еще очень мал, но его вдохновляло то, что с ноля, в другой части света кто-то начал его дело. Это словно свежий побег из брошенного им зерна. Ему было важно сделать это тут, на родине, куда он уже не надеялся когда-то вернуться. В этом было даже что-то сакральное. И этот парень, Лев Гигерман. С ним Борис проживал, словно в ускоренном режиме, становление бизнеса, по его матрице, но с новыми специфическими местными нюансами. С этим парнем он не чувствовал возраста. Они вместе катались на лыжах, играли в теннис. Меняясь за рулем, путешествовали по Европе, посещая выставки в Милане и Париже, фабрики в Oyonnax и Берне.

Сыновья были заняты собственными делами. Он лишь однажды попробовал приобщить к своему бизнесу Джейсона, но безуспешно. Больше попыток в этом направлении Залесский не предпринимал.

В Нью-Йорке стояла жара. Кондиционеры с трудом справлялись, снижая температуру офиса до приемлемой. Время близилось к обеду, когда в кабинет к Залесскому без стука влетела Йованна:

– Джефф! – она глотала слова, в расширенных глазах пенился ужас.

Джефф лежал на полу. Роланд пытался делать ему искусственное дыхание. Через несколько минут карета скорой помощи увезла его в госпиталь Lenox Hill.

Йованна пила воду, выстукивая зубами по стеклу барабанную дробь.

– С утра, как обычно, он пробежал свои десять километров. Я его отговаривала: в такую жару это, наверное, вредно, и потом, последние несколько недель он постоянно жаловался на головную боль. И вот так неожиданно… Просто встал из-за стола, постоял, словно в замешательстве, и упал. Это выглядело так страшно!

Борис позвонил Мишелю. С первого мгновения, как только Йованна ворвалась в его кабинет, он уже знал – случилось непоправимое. Он проклинал свою способность к провидению. Душил в себе это предчувствие, которое перерастало в безысходную уверенность. Но когда он увидел распластанное тело Джеффа на полу в его кабинете, его безжизненное белое лицо, сомнений не осталось. Джеффа привели в чувство к вечеру этого дня, и утром Борис отправил его джетом к сыну в Сиэтл. Еще через два дня он сидел в гостиной его загородного дома.

Мишель приготовил кофе. Борис поинтересовался успехами внуков. Тамара в Медицинской академии, а Джошуа – спортсмен, и пока только это его и интересует. Залесский с удивлением обнаружил в себе панический страх перед необходимостью задать сыну вопрос, ради которого он сюда приехал. Слов он так и не произнес, просто посмотрел на Мишеля так выразительно, что спрашивать не потребовалось. Мишель только покачал головой, что означало – надежд нет.

Он налил отцу виски в широкий стакан, наполовину заполненный льдом.

– Рак головного мозга, метастазы. Операцию провели вчера. Шансы – только если вмешаются потусторонние силы.

– Сколько у него времени?

– 3–4 месяца, может быть, полгода.

Через два месяца Джефф вернулся в офис. Борис старался вести себя с ним так, как это было принято во все годы совместной работы. Но окружающие видели, что это не тот Джефф, вокруг которого всегда кипела работа, от которого каждый мог получить подробную инструкцию к решению любых вопросов. Он часто сидел молча за своим рабочим столом, уставившись в какую-то только ему ведомую даль. Его не тревожили. С особенным рвением мгновенно исполняли все его указания и просьбы. Это длилось еще два месяца. Последние дни он провел в своей постели, тихо угасая, смирившись со своей участью. Лишь когда его приходили навестить, по щеке на подушку скатывалась слеза, а губы растягивались в печальной улыбке – говорить он уже не мог.