Судьба гусара

Ребята прошерстили всех! Пользуясь тем, что папенька, Епифан Андреевич, находился на службе, ушлая девчонка расположилась в старой беседке, словно полководец в походном шатре, и отовсюду бежали к ней босоногие и сопленосые вестники. Делу способствовала теплая и солнечная погода, вновь установившаяся в те дни почти на всем протяжении Малороссии, от Киева до Екатеринослава.

Ласково светило солнышко. Шуршали под ногами отроков опавшие листья. Юная атаманша, вытянув ноги, щелкала орешки да, сплевывая шелуху в ладонь, задумчиво выслушивала доклады. Ах, видел бы ее в этот момент бравый поэт и воин! То-то посмеялся бы. От души б посмеялся, вдоволь… только — сам с собой, не в голос, чтоб, не дай бог, барышню ничем не обидеть.

Вот как раз сейчас-то как-то не очень-то походила Лидочка на барышню, и видом своим, и поведением полностью оправдывая прозвище — атаманша в юбке. Правда, вот вместо обычной своей юбки на этот раз «атаманша» облачилась в штаны и посконную рубаху — в чем ходила дома, покуда не было гостей. Подвернув штаны, вытянула босые ноги, да, сидя в беседке, читала какую-то французскую книжку. Да, да, Лидочка самостоятельно изучала французский, в чем боялась признаться любому, и уж тем более Денису Васильевичу. Как это, образованная барышня, из дворян, и французского языка не знает? Моветон! Не барышня, а какая-то крестьянка крепостная. Вот и силилась девчонка, учила, на учителя-то денежек не имелось. Слава богу, хоть по-русски-то читать да писать обучил местный дьячок, и на том, как говорится, спасибо. Ну а французский уж приходилось самой, перевод многих слов в этой старой, выменянной на базаре за пару рыбин книжке был прописан прямо сверху — чернилами.

— Катр-вэн, — высунув язык, Лидочка усердно зубрила числительные. — Восемьдесят. Катр-вэн дис — девяносто. Катр-вен дис-сет… Девяносто шесть. Ох ты ж, боже ж ты мой! Ну и придумают же господа французы! Катр-вэн ди-сет — четыре раза по двадцать, десять и шесть! Затейливо, ничего не скажешь.

— Лид, — очередной юный агент, подойдя к беседке, смущенно заковырял в носу. — Там это… Видели, как к одной женщина заходила… Чужая женщина, не наша, не здешняя.

— Чужая? — вмиг встрепенулась Лидочка. — К кому заходила? Где?

— Да мы посейчас покажем, ага.

Влекомая недюжинным азартом, барышня забыла обо всем, да так и понеслась с ребятней, в чем была — босая, в портках и посконной рубахе. Лишь синие глазищи сверкали да развевались за спиной локоны, растекаясь по плечам густым медвяным златом.

— Вона, вона. Тот дом!

Тот еще был дом. Не дом, а просто обмазанная глиной хата. Даже толком не побеленная, видать, не доходили у горе-хозяев руки. На что уж у Мирских домишко неприглядный, но уж этот…

За покосившимся от времени плетнем во дворе копошились куры, узенькая калитка была закрыта, а ведущая в дом дверь, наоборот, распахнута, верно, проветривали. Кроме двух чахлых яблонь и кустов смородины, за плетнем ничего больше не росло, впрочем, огород вполне мог располагаться за мазанкой.

— Девица одна живет, без мужика, — прячась напротив, в облепиховых зарослях, деловито пояснял круглолицый гаврош в наброшенном на голое тело армячке и сером облезлом картузе. — Зовут Катериной, промыслами да стиркой промышляет, летом — ягоды да травы сушит.

— Да уж, — Лидочка хмыкнула в кулак. — Доход преизрядный. Так что, к ней и приходила чужачка?

— К ней, к ней, — степенно уверил гаврош, стараясь как бы невзначай заглянуть Лидочке за ворот рубахи. Хоть краешек груди увидать — и то хлеб, будет о чем парням рассказать, обзавидуются вусмерть! — Все соседи видели, и дядько Панас, и бабка Митрофаньевна, и тетка Хевронья, и еще одна бабка — Степанида.

— Эта та, что зелье приворотное варит? — уточнила барышня.

— Она-а.

— Ну, ладно… Теперь уж я и без вас. Пойду, проведаю.

Напустив на себя самый деловой вид, Лидочка покинула свое убежище и, небрежно ткнув калитку, подошла к распахнутой настежь двери… Подошла и тут только сообразила, в каком она виде есть! Даже и к селянам не покажешься. Ладно бы малая была, а то… на выданье ведь барышня. И вот…

Застеснялась девушка, замедлила шаг… и вдруг услышала шум подъезжающего экипажа. Лидочка резко обернулась — бричка! Большая, двухосная, однако же — с одной лошадью. В самой бричке тоже сидел один — смуглый чернявый парень с падающим на левую щеку чубом и золотою серьгой в левом ухе — цыган!

Лидочка усмехнулась: местные обыватели цыган побаивались и не любили, а вот ей было как-то наплевать. Попробовали б ее только задеть, хоть как-то обидеть… хоть цыгане, хоть кто. Ужо горя не обобрались бы!

Тем не менее хитрая девчонка решила события не форсировать, а для начала немножко понаблюдать и послушать. Пока цыган привязывал лошадь к плетню, барышня проворно юркнула в курятник, да там и затаилась, внимательно глядя в щель. Приглаживая чуб, цыган прошел мимо курятника и, остановившись возле двери, громко позвал:

— Эй, Катерина! Катя! Это я, Макар. Зайду?

Сказал и, не дождавшись ответа, вошел. Лидочка в тот же момент бросилась, стрелой вылетела из сарая и, присев под окнами, навострила уши.