Судьба генерала

Николая вырвало. Однако он всё-таки справился с собой и снова подошёл к брустверу, чтобы рассмотреть, что же делается на поле боя. А там уже полки 26-й дивизии шли в штыковую атаку на французов, преодолевших овраг и уже бегущих с оскаленными, что-то исступлённо кричащими лицами вперёд. В первой шеренге неподалёку от знамени Орловского пехотного полка шагал и одетый с иголочки бравый генерал Иван Фёдорович Паскевич. Он нервно поигрывал лезвием шпаги, которую сжимал рукой в белоснежной перчатке. В уголке его рта была зажата горящая сигара. Тут раздалось мощное «Ура-а-а!». Русские пехотинцы в зелёных мундирах и чёрных киверах бросились в штыки. Атака нашей пехоты была такой дружной и мощной, что поредевшие цепи французов дрогнули и кинулись назад через овраг. Николай хорошо видел, как лихо орудовали штыками русские солдаты.

— Да, француз стреляет здорово, тут ему равных нету, — говорил опять поравнявшийся с прапорщиком усатый фейерверкер, переводя дух и закуривая короткую трубочку, — я на них насмотрелся ещё в прошлые кампании. На ядра и картечь тоже идёт хорошо, не дрогнет. А вот на штыки, не того, слабоват. Тут нашему солдату равных нет.

Раздался звук трубы. Это был сигнал «отбой». Русские пехотинцы возвращались к бастиону с окровавленными штыками. С ними шёл и генерал Паскевич. С его шпаги капала кровь на пыльную траву под ногами, белоснежные перчатки были в красных пятнах. Генерал посмотрел на ещё чуть живого, пронзительно стонущего французского пехотинца. Ему картечью разворотило живот.

— Добей его, Семёныч, — приказал он усатому унтеру, шагающему рядом, — ему всё равно теперь не жить, а только мучиться.

Генерал легко перешагнул ещё через пару трупов солдат противника и вдруг весело обронил по-французски;

— Труп врага всегда пахнет хорошо!

Сигара в его зубах наполовину сгорела. Он выплюнул изжёванный окурок и приказал полкам строиться.

— Ох и пижон же этот генералишка, — проговорил, насмешливо улыбаясь, усатый фейерверкер, облокотясь на земляной вал бастиона. — Пофасонить любит, ох любит!

Николай посмотрел в овраг, дно и склоны которого были сплошь устланы телами в синих мундирах. Правда, некоторые из них ещё корчились или даже пытались выбраться наверх. Среди них уже попадались и неподвижно лежащие солдаты в русской зелёной пехотной форме. А вокруг всё было забрызгано кровью. Муравьёв поднял упавшую ему под ноги ещё во время штурма французскую пулю, положил её в карман и пошёл быстро с бастиона. За стеной его встретил радостно заржавший при виде хозяина конь. Вскочив в седло, Николай поскакал из города к мосту. Над его головой с угрожающим свистом летали французские ядра и гранаты. Многие дома в городе уже горели.

Когда Николай подъезжал к расположению своей части на правом берегу Днепра, он вынул из кармана французскую пулю. Она была тяжёлая и холодная. Муравьёв посмотрел на неё и вдруг снова увидел перед собой овраг, наполненный трупами французских и русских пехотинцев. Николай и не заметил, как в уголках его припухших по-детски губ появились маленькие складочки, придавшие лицу решительное, но грустное выражение, и первая глубокая морщина пересекла высокий, по-юношески светлый лоб. Да, теперь он знал, какой жестокой ценой даются лавры воинской славы.

Два дня русские войска обороняли Смоленск. Наполеон уже не скрывал радости: наконец-то втянул русских в генеральное сражение. Но генерала Раевского сменил Дохтуров со своим 6-м корпусом, и две русские армии стали опять отходить вглубь необъятной России.

ГЛАВА 4

1

После Смоленска редкий день обходился без ожесточённых арьергардных боев. Положение Николая изменилось. Командовать 5-м корпусом был внезапно назначен генерал-лейтенант Лавров. Штаб, который возглавлял грек Курута, расформировали. Это произошло после скандального демарша цесаревича. Великий князь Константин Павлович в Дорогобуже ворвался в походный кабинет военного министра Барклая де Толли и с ходу выпалил:

— Немец… изменник, подлец, ты предаёшь Россию! — и вылетел из комнаты, громко стуча шпорами и гордо задрав курносый нос. — Ну, как я его? — хрипло бросил он своему адъютанту и собутыльнику полковнику Олсуфьеву. Тот, ни слова не говоря, поднял большой палец на правой руке вверх.

Михаил Богданович оторвался от карты, которую внимательно изучал в момент внезапного нападения, потёр рукой свою лысую голову и, ничего не сказав, только плотнее сжав сухие губы, вновь углубился в созерцание новейшей оперативной обстановки, представленной ему генеральным квартирмейстером 1-й Западной армии полковником Толем.