Судьба генерала

   — Ну, слава богу, весь народ в поход поднялся! Супостату теперь несдобровать! — проговорил невысокий, коренастый солдат, шагающий рядом.

Николай всмотрелся в него. В сумерках белели седые усы на его дочерна загорелом лице.

И тут вдруг раздался страшный грохот. Все обернулись назад, к покинутой Москве.

   — Это пороховые склады рвануло, — громко печальным голосом, хриплым от волнения, сказал пожилой чиновник, снимая покрытую густым слоем пыли шляпу и крестясь.

Над городом вспыхнул огненный столп и осветил жутким заревом все окрестности на сотни вёрст вокруг.

   — А вот это уже винные и водочные магазины пошли гореть, — добавил крупный бородатый купец, посматривая на сине-алые волны пламени, бегущие над Москвой.

   — Мамочка моя родная, что же это творится-то с родимой? — плакала высокая худая женщина в чёрном платке и с каким-то узлом, перекинутым за плечи. — Бедная наша Московушка, — запричитала она пронзительно громко, как по покойнику.

   — Хватит, мать, выть! — строго прикрикнул на неё купец. — Садись лучше на телегу вот ко мне и помолчи. А французишки пусть знают, — повернул он к Москве широкое бородатое лицо, освещаемое темно-красными, кровавыми сполохами, и, рванув на груди рубаху, ударил себя в волосатую грудь, — последнюю копейку на ополчение отдам, сам пику возьму в руки и, видит Бог, не успокоюсь, пока хоть один нехристь-лягушатник останется на земле нашей православной. Попомнят они этот пожар, — проговорил глухим голосом и пригрозил здоровым кулачищем в сторону алого зарева.

На лицах окружающих тоже застыло строгое, решительное выражение. Хотя все шли в молчании, Николай понял, что никто из окружающих его людей никогда не склонит головы перед завоевателем. Теперь это уже была не толпа беженцев, а именно, как сказал старый солдат, народ, поднявшийся в поход на завоевателей. И тут молодой прапорщик впервые почувствовал нерасторжимую связь уже не только с армией и с каждым солдатом из её рядов, так остро осознанную им во время Бородинской битвы, но кровную, неразрывную связь со всем русским народом. Это пронзительное чувство общности с любым русским человеком, с простым мужиком, так же как и он, столбовой дворянин, страдающим и негодующим в этот трудный для Родины час испытаний и бредущим по пыльной Рязанской дороге с болью в сердце и с крепнувшей решимостью умереть, но отомстить врагу за поругание отеческих святынь. Всё это ощутил Николай Муравьёв в тяжёлый, но одновременно и великий для России час во время начала грандиозного пожара в Москве 1812 года. Отблески этого зарева осветили всю Россию. Каждый русский почувствовал огонь этой всё сметающей на своём пути ненависти к захватчикам. «Великая армия» Наполеона была обречена, хотя ещё и не догадывалась об этом. Горела уже не только Москва — горела вся Россия. И никто патриотический огонь погасить был теперь не в силах. Это чувствовал Муравьёв не только все последующие месяцы Отечественной войны, но и всю свою нелёгкую, но прожитую с честью и славой жизнь. Россия в судьбоносные дни менялась на глазах, вместе с ней взрослел и крепчал не только в плечах, но и духовно юный прапорщик. Многоводный поток русской жизни продолжал нести его, как миллионы и миллионы других людей, но теперь он уже не был просто малой песчинкой в грандиозном движении, а осознавал себя неразрывной частью великого всемирно-исторического процесса, где его личные усилия неминуемо отражались на общей судьбе, и от того, как он себя поведёт, как будет выполнять свой долг, зависит и будущее его народа, а в чём-то, пусть и в малой доли, и всего человечества. Эта гордая убеждённость в своей предназначенности для великих дел давала силы Николаю в последующем выходить, казалось бы, из безвыходных ситуаций, служить России во что бы то ни стало, часто вопреки судьбе и воле власть имущих, частенько пытавшихся вставлять ему палки в колеса. И этой основополагающей черте своего характера Муравьёв был обязан трагическому и славному Двенадцатому году.

Все роковые для себя последствия пожара Москвы французы осознали значительно позднее. Сначала они не обратили особого внимания на мелкие очаги огня, возникавшие то тут, то там в различных предместьях оставленного москвичами города. Но на третий день по вступлении врага в русскую столицу началось такое, что ужаснуло даже самых грубых и бесстрашных вояк.

...Было жарко, невыносимо пекло солнце. Он идёт во главе колонны еле бредущих по пустыне солдат. Слышны удары прикладов о камни. Многие уже опираются на ружья, как на костыли... А над головами, в бледно-голубом небе, зловеще парят стервятники, слетевшиеся сюда со всей Сирийской пустыни. Скоро, очень скоро им будет чем поживиться... Наполеон открывает глаза и облизывает пересохшие губы.