Судьба генерала

Раздалась призывная дробь барабана, горнист просигналил атаку, и егеря с громким криком «ура!» бросились вниз к реке на 106-й полк французской линейной пехоты, он перестраивался, чтобы продолжить атаку. В этот же момент Николай заметил, что уже второй матрос плыл вниз по реке, широко разбросав руки. Надежда осталась только на мичмана. Прапорщик перекрестился, надел на штуцер, из которого стрелял, штык и кинулся вместе с атакующими вниз.

«Если мичмана убьют, то я должен во чтобы то ни стало прорваться к мосту и взорвать его, приказ главнокомандующего должен был быть исполнен любой ценой», — подумал Николай, и снова перед ним замелькали синие мундиры, снова он отбивал вражеские штыки и делал молниеносные смертельные выпады.

И в этот роковой для 106-го французского полка момент мичман, зажимая новую рану в боку, подобрался к главной опоре моста. Он вынул из-под крепко держащегося на голове, закреплённого подбородочной серебряной чешуёй кивера завёрнутую в кусок непромокаемого брезента зажигалку с трутом и, быстро осмотрев короткий, перебитый осколком гранаты фитиль, стал высекать кремнём огонь. Рядом с ним, на бревне опоры моста, висел убитый матрос Гмыза. Над головой послышался шум многих ног — это французы отступали на левый берег Колочи. Трут задымился, мичман, кривясь от резкой боли в боку, осторожно раздул огонь и зажёг фитиль. Моряк невозмутимо смотрел, как огонёк по фитилю быстро пополз к запалу. Когда до взрыва оставалось одно мгновение, мичман Лермонтов прыгнул в воду. И тут же мост, сплошь облепленный фигурками в синих мундирах, в клубах дыма и пыли взлетел на воздух.

   — Слава богу, мичман выполнил свой долг, — пробормотал Николай, вытирая вспотевший лоб рукавом.

У его ног корчился от смертельной раны очередной французский пехотинец. Тёмно-зелёный разорванный рукав мундира квартирмейстера медленно набухал кровью.

   — Что, ваше благородие, и вас чуток задело? — спросил подбежавший к нему один из двух оставшихся в живых, из отряда Гвардейского экипажа матросов. — Снимайте мундир, я вас сейчас перевяжу, я по этому делу дока!

Николай скинул покрытый пылью мундир и присел на истоптанную траву берега.

   — Ну что, штабной, дух переводишь? — услышал Муравьёв хриплый, усталый и задиристый голос мичмана. — А ты, прапор, оказывается, лихой вояка, — проговорил Лермонтов, падая от усталости рядом на траву и поглядывая на лежащего рядом убитого француза и на окровавленный штык ружья, валявшегося рядом с квартирмейстером. — Плюнь ты на свой штаб, айда к нам в экипаж, нам такие парни нужны. Наверно, и математику знаешь, быстро на штурмана сдашь и капитаном станешь. А?

   — Спасибо за доверие, морской герой, но я уж лучше останусь на суше, здесь как-то мне привычней, — ответил улыбаясь Николай, даже не подозревая, что всего через восемь лет судьба приготовит ему сюрприз и он будет командовать двумя военными кораблями, возглавляя экспедицию в водах далёкого Каспийского моря. — Ас мостом, Михаил, ты здорово управился, заодно вон сколько синемундирников положил, — кивнул он на трупы вражеских солдат, вперемешку с брёвнами разрушенного моста перегородившими мелкую речушку.

   — Послушай, Коля, — продолжил разговор Лермонтов, морщась от неосторожных прикосновений матроса, который перевязывал его задетый пулей бок, — что-то твоя фамилия мне уж больно знакома. У тебя из родственников никто во флоте не служил?

   — Отец у меня капитан второго ранга, в Балтийской флотилии командовал царицыной яхтой, воевал со шведами...

   — Ну, точно! — ударил по плечу прапорщика моряк. — Николай Николаевич Муравьёв, он же гребным фрегатом командовал в сражении со шведами под Рогенсальмом. Его этот сумасшедший, Павел Первый, перевёл в кавалерию. Слышал, слышал. Так что ты, оказывается, наш, флотский, хотя и отказываешься попробовать солёной водички. Ну, тогда давай глотнём что-нибудь повкусней, — проговорил мичман и, подмигивая, отстегнул от пояса фляжку, почти доверху налитую водкой.

Прямо здесь, на берегу, можно сказать, среди кипящего ещё сражения, мичман и прапорщик с удовольствием выпили за одержанную ими хоть малую, но победу. Не забыли они и перевязывающего их матроса. И, как с удивлением отметил про себя возвращающийся на своём скакуне в Татариново Николай, водка только подкрепила силы, ничуть не замутив сознания.

«Прав, как всегда, был мой дядя Миша, старый гренадер», — подумал улыбаясь прапорщик, трясясь в седле и весело поглядывая по сторонам, — когда говорил, что водочка на войне — первое дело, никакой чай и кофей с ней не сравнится!»

5

Как только Николай прискакал в Татариново, его непосредственный начальник, генерал-майор Вистицкий, выйдя на крыльцо избы, где разместился штаб главнокомандующего, громко проговорил, показывая на западную окраину села:

   — Муравьёв, живее к главнокомандующему, он ждёт сообщения о бое у Бородино.

Когда Николай доложил о взрыве моста, особо подчёркивая героизм моряков, Кутузов удовлетворённо крякнул.