Судьба генерала

Цесаревич проговорил что-то по-гречески. Полковник ответил, между ними завязался короткий диалог. Никто из набившихся в комнату не понимал их. Но по лицам адъютантов великого князя, одетых в форму разных полков гвардейской кавалерии, видно было, что сцены, подобные только что увиденной опешившими от удивления братьями Муравьёвыми, здесь никому не в новинку. Когда-то императрица Екатерина мечтала изгнать турок из Европы и восстановить бывшую Византийскую империю, поставив во главе её своего второго внука. Поэтому Константину выбрали в кормилицы гречанку, а в товарищи для игр грека Куруту, учившегося тогда в кадетском корпусе на Васильевском острове. Так что для цесаревича Дмитрий Дмитриевич был, скорее, дядька или приятель детства, а не просто начальник корпусного штаба или его гофмаршал.

   — А это кто такие? — вдруг уставился Константин Павлович на прапорщиков; его густые, словно приклеенные брови удивлённо взмыли вверх.

Курута представил их великому князю.

   — Вы кем приходитесь Михаил Никитичу Муравьёву? — спросил заинтересованно цесаревич.

Когда-то известный стихотворец и автор многочисленных научных трактатов Михаил Никитич Муравьёв обучал двух старших внуков Екатерины Великой, Александра и Константина, нравственной философии, русской словесности и русской истории. И судя по тому, что его ученики так и не научились грамотно писать по-русски, не очень-то преуспел в этом занятии.

«Но, может, ему такие ученики попались?» — посетила голову Николая кощунственная мысль.

   — Мы дальние родственники, наш общий предок в четвёртом колене дворянин Фёдор Максимович Муравьёв был новгородским городовым и проживал в Великом Новгороде в начале семнадцатого века, — ответил он громко и чётко, по-военному, что явно понравилось цесаревичу.

   — Да, хороший был дядька Никитич, но, конечно, немного того, — повертел пальцем у виска великий князь, — впрочем, как все поэты. Чего стоит только название одного из его трактатов — «Совокупление идей!» Ха-ха-ха! Идеи, оказывается, тоже совокупляются, как жеребцы с кобылами, — хохотал сиплым, надтреснутым голосом Константин Павлович.

Ему вторили обступившие его адъютанты. Витые серебряные и золотые аксельбанты тряслись и извивались в такт смеху на их мундирах, для внушительности подбитых ватой, ярко поблескивая в лучах заглянувшего в кабинет весеннего солнца. Все приближённые великого князя хорошо знали, что зрелище совокупляющихся жеребцов и кобыл — одно из любимейших для наследника престола, являющегося к тому же генерал-инспектором кавалерии.

   — Ладно, орлы, — вытерев рукой слёзы, выступившие от хохота, цесаревич вдруг серьёзно посмотрел в лицо Николая, — служите исправно, на развод не опаздывайте и форму одежды не нарушайте, — проговорил он.

Константин Павлович похлопал по небольшому, без бахромы золотому эполету на левом плече прапорщика и засунул правую руку между пуговицами белого кирасирского колета. Он явно собезьянничал этот жест у Наполеона. Цесаревич познакомился с французским императором в Тильзите, а потом продолжил дружеские отношения с коварным корсиканцем в Эрфурте, где последний раз встречались императоры.

   — Он, конечно, чокнутый дурак, этот Константин, — говаривал Талейрану Наполеон с глазу на глаз, — но нам он может сослужить хорошую службу, если с этой коварной лисой, царём Александром, что-то случится. Ведь в этой варварской России всё может произойти. Вон в прошлом веке что у них в Зимнем дворце творилось: переворот за переворотом.

А экспансивный цесаревич с наслаждением ловил из уст нового кумира похвалы своему военному таланту и забавно копировал все жесты корсиканца. Вот и теперь, заложив правую руку между пуговиц своего мундира, выпятив грудь и чуть-чуть приподнимаясь на цыпочках, уставился прямым тяжёлым взглядом в лицо Николая и спросил:

   — Ну как ты думаешь, мой юный герой, воевать нам с французами или лучше на мировую с ними идти?

   — Воевать, ваше высочество, — ответил громко Николай. — Лучше хороший бой, чем позорный мир.

   — Дурак! — вспылил вдруг великий князь. — Куда нам тягаться с самым великим полководцем всех времён и народов! Воевать с ним — это вам не щи лаптем хлебать, как это делали ваши предки в Великом Новгороде или матушке-Москве. С Францией нам нужен мир во что бы то ни стало. Ведь кто у нас армией командовать-то будет? Барклай этот? Разве ему это по плечу? А ты — воевать?! — Глаза цесаревича налились кровью. Видно было, что это больной вопрос, который как лишай свербел в душе наследника престола.

Адъютанты потихоньку начали расползаться по комнате подальше от рассердившегося великого князя: никто не хотел попасть под горячую руку.

   — Вот его и поставим главнокомандующим, — прожужжал умиротворительно Курута, наклоняясь к цесаревичу и указывая на Николая Муравьёва, — ведь даже прапорщик распорядится всем получше, чем этот надменный дурак немец.