Судьба генерала

Наместник Кавказа бросил в пыль свою чёрную нарядную генеральскую треугольную шляпу с бело-чёрными перьями и неистово стал топтать её ногами. Его свита молча смотрела на объятую клубами порохового дыма крепость, стараясь не замечать главнокомандующего. Ведь известно, что беда подчинённому, который бывает свидетелем промахов тщеславного начальника. А в это время генерал-майор Муравьёв во главе нескольких батальонов из Грузинского гренадерского, Эриванского карабинерного и 7-го карабинерного полков почти неприступными тропинками взошёл на скалы Карадага. Не обращая внимания на ожесточённый перекрёстный огонь с редута, его шанцев[35] и бастионов, русские пехотинцы, распределившись на несколько штурмовых колонн, по заранее заготовленным лестницам ворвались на редут и заставили его защитников в чалмах и фесках сдаться. Знамёна гренадерского и карабинерного полков взмыли над Карадагом. Штандарт своего полка укрепил на бруствере турецкой крепости поручик Александр Стародубский. И генерал от инфантерии граф Паскевич-Эриванский, скрипя зубами, отдал приказ всем войскам идти на приступ уже сдающейся крепости. Турки начали выбрасывать белые флаги. Основа победы в этой войне была заложена.

Генерал Муравьёв за свой подвиг вскоре был награждён Георгиевским крестом четвёртой степени. Однако отношения с наместником Кавказа, скоро ставшим генерал-фельдмаршалом, были у него испорчены до конца жизни. Но это особенно и не огорчало Николая Николаевича. Жалел он лишь о том, что вынужден был покинуть Кавказ, которому отдал четырнадцать лет жизни. Он возвращался в Россию в ореоле славы талантливого и решительного генерала, общественное мнение страны прочно связало его имя с удивительно быстрым и успешным взятием Карса. Муравьёв и не подозревал, что судьба через двадцать лет снова забросит его сюда же и название этой турецкой крепости навечно будет связано с его именем. Пока же генерал Муравьёв нёс службу в Западном крае, грустя о столь полюбившихся ему странах Востока. Однако прошло всего три года, и Восток вновь властно призвал его к себе. Открылась новая блестящая страница биографии полководца, дипломата и разведчика.

Часть шестая БОРЬБА ЗА БОСФОР

ГЛАВА 1

1

тром 30 октября 1832 года генерал Муравьёв ехал в громоздкой дворцовой карете по Невскому проспекту. Было сыро и туманно. Как всегда в этот час, вокруг суетился пёстрый люд. Но Николай Николаевич не обращал внимания на окружающих. Он задумался, глядя на мокрые жёлто-белые фасады одинаковых петербургских домов. Генерал ехал на встречу с царём, поручившим ему ответственнейшую миссию на Востоке.

Двадцать один год назад он, молоденький прапорщик, бегал по этим улицам, мечтая о военных подвигах и блестящей карьере. Прошли годы, и казалось, он всего достиг. Ему нет и сорока, а он уже командует дивизией и представлен к званию генерал-лейтенанта. Навоевался тоже вдосталь. В войне с Наполеоном прошёл от Москвы до Парижа. Сражался и с персами, и с турками, и очень даже успешно: получил генерал-майора в тридцать три года за блестящие действия против персов. За одну войну с Турцией был награждён Георгиевскими крестами дважды — четвёртой и третьей степени, что было большой редкостью. Воевал генерал и в Польше, где тоже отличился.

Муравьёв вздохнул, вспоминая прошедшие годы.

«Чины и награды — не самое важное в жизни, — думал он, покачиваясь в карете. — Что толку, что меня знает вся Россия по отчаянно смелой поездке к хивинскому хану или по победам над турками? Это, конечно, греет душу, но почему грусть всё время сжимает моё сердце?»

После того как Николай Николаевич похоронил молодую жену два года назад, умершую во время родов, он ни разу не улыбнулся. Ранняя седина посеребрила волосы. Глубокие складки перерезали лоб и щёки. Генерал, мрачно глядя в окно кареты, почувствовал, как мягкие, чуть тёплые осенние лучи солнца скользнули по лицу. И вдруг вспомнил тот далёкий весенний день в саду дома Ахвердовых, когда мокрый Давидчик Чавчавадзе прибежал после своего знаменитого прыжка в реку с моста. Какие они тогда были беззаботно-весёлые! Как озорно смеялись в беседке, увитой виноградными лозами, его жена, Сонюшка, уже носящая под сердцем дочку, и прелестная, как только что распустившийся цветок, Нино Чавчавадзе. Прошло всего несколько лет, и нет в живых Сони, а Нина уже стала вдовой, похоронив в верхней части Тифлиса, на горе Святого Давида, своего знаменитого мужа, Александра Сергеевича Грибоедова, растерзанного мусульманскими фанатиками в Персии в 1829 году.

«...И для чего пережила тебя любовь моя?» — вспомнились генералу слова на могильной плите драматурга и дипломата.

Глаза Николая Николаевича увлажнились, и он незаметно для себя самого улыбнулся печальной осенней улыбкой; в воспоминаниях, как и в жизни, грустное и радостное перемешивалось, наплывая одно на другое.