Судьба дворцового гренадера

- Напротив нашей мастерской француз с женой пансион для девочек держали. Родители платили, кажись, рублей по пятьсот за год. А житье детям было не сравнять хуже, чем нам у Штокши. Учения совсем мало, только что по-французски да приседать ловко умели. А кушанье скудное, белье нечистое и во всем несправедливость. Старшие очень малышей обижали - прозвища стыдные давали, по ночам пугали. Сладкое или ленточку какую отнять - самое обычное дело. И что ни услышат - все француженке перенесут. А та их секла и на горох коленями ставила. В дурацком колпаке ходить за наказание не считалось.

- Ну и пансион! - сказал Иванов. - А вы как всё узнавали?

- Горничная тамошняя, которая постели девочкам убирала, воротнички да рукавчики крахмалила, в мастерскую забегала.

И та ушла от французов, не могла такую несправедливость видеть.

- Так не все же пансионы такие! - сказал унтер. - Узнаем, расспросим, прежде чем отдавать.

- Не иначе, - согласилась Анна Яковлевна. - Наверно, и справедливые заведения есть. Но с годик я сама еще поучу шить, читать и писать. Смотри, как Лизавета бойко читает, и никогда ее в лавках не обсчитывают. И еще, знаешь ли, про что мечтаю?

- По-французски чтоб умела? - усмехнулся Иванов.

- Вот и не угадал! Фортепьяно купить и учительницу нанять. Ты слышишь ли, как поет? Что услышит летом от уличных музыкантов, все сразу и запомнит. Ведь и ты часто за работой мурлычешь. Она все твои песни знает. Про солдатушек уланов слово в слово...

- Хорошо бы, - ответил Иванов. - Как во дворце концерты дают, я всегда послушать стараюсь. Жалею, что ты со мной вместе не можешь. А те, кто там сбираются, многим музыка будто в тягость.

- А господина Пашкова давно видел? Он-то, наверно, тульского губернатора знает? - спросила Анна Яковлевна, видно забыв, что сама советовала мужу не думать о письмах.

- Может, и знает. Хотя двадцать лет в отставке и будто в Тульской деревень у них нет.

- А всё спроси. У господ везде знакомство или свойство.

Не с губернатором, так с женой, может, родня.

- Спрошу. Ему теперь все дело открыть можно, раз деньги почти накоплены, и про жалованье хорошее скажу.

Только в феврале они встретились. Снова опоздавший к началу обедни камергер спешил в собор. И опять остановил унтера:

- Ты завтра свободен, друг мой?

- Никак нет, в суточном наряде.

- Так послезавтра приди на Сергиевскую в полдень. Можешь?

Услышав о приглашении, Анна Яковлевна настояла, чтобы взял с собой письмо Красовского, раз про него спрашивал осенью.

Верно, хозяин отдал приказ о его приходе, потому что едва подошел к парадной двери, как ее распахнул швейцар, приговаривая:

- Пожалуйте! Его превосходительство приказали просить.

Стоявший тут же лакей помог унтеру снять полусаблю и шинель, принял шапку и пошел впереди, из почтения ступая боком по устланной ковром лестнице и дальше по парадным комнатам.

Убранство их было нарядно, но, видно, осталось от отца камергера. Шелковые обои и обивка мебели выцвели, позолота потускнела. Пашков встретил гостя на пороге своего кабинета, а может, библиотеки - вдоль стен высились шкафы с книгами.

У письменного стола на серой ребристой тумбе стоял беломраморный оплечный портрет женщины, в котором Иванов тотчас узнал черты Дарьи Михайловны.

Перехватив его взгляд, камергер спросил:

- Похожа?

- Оченно, - сказал унтер. - Еще Красовский их со статуей в парижском каком-то музеуме равнял. Сказывал, на богиню какую-то древнюю схожи... А тут сами на себя-с.

- И мне он то же говорил. Но я с тех пор в Париже не бывал, проверить его мнение не мог, - отозвался Пашков. - Да садись, пожалуйста, Александр Иванович. Ведь ты теперь офицер. Пока ты стоишь, и мне, хозяину, сесть неудобно.

Иванов сел и подал письмо Красовского камергеру. Тот прочел, перечел еще раз и, возвращая, сказал растроганно: