Судьба драконов в послевоенной галактике

– Нет, – у меня подкосились ноги, и я сильнее схватился за край раковины, – нет… В зоопарке – больные русалки. Я… знаю… Я видел… на Западном… побережье.

– Тюу, – присвистнул сержант, – кто же тебя на Западный берег пустил?

Я промолчал. На Западное побережье мы ездили с мамой. Это было давно, но и тогда побережье не особо охранялось. В поездах и в машинах пропуска проверяли, а если, как смеялась мама, с котомочкой за плечами и с палочкой в руках, то хрен кто задержит.

Никто особенно на это самое Западное не рвался и не рвется. Купаться и загорать можно и на Юго-Западном, а вот нос к носу столкнуться с русалкой скорее можно на Западном.

Я молчал. Мне не хотелось, чтобы сержант узнал о моей маме. Достаточно того, что о ней знают начальник школ и командиры.

***

После кантины мы построились перед стеклянными дверьми.

– Фил, – позвал сержант.

– Здесь, – отозвался Фил и вышел из строя.

– Отведешь деток в карантин, дашь им игрушки – пусть разбирают и собирают. Потом выдай по хлыстику – и в спортзал, пока на грушах пусть тренируются. Если я не вернусь до вечера, позвони в дежурку. Вечером у вас, дети, зоосад.

Строй зароптал.

– Что такое? – сержант повысил голос. – Я слышу недовольство? Вы все… все без исключения, пока можете работать только в зоосаде, только… У вас, у всех, ни реакции, ни точности, ни быстроты. Вы – костоломы, а не "отпетые". Зарубите себе на носу, намотайте на ус – первое достоинство "отпетого" – быстрота, второе – легкость, третье – точность, четвертое – сила. У вас ничего этого нет. Жуть берет на вас смотреть, как вы работаете в пещерах и коридорах. Значит, придется вам, преодолевая отвращение, возиться в зоосаде… Да, да… Все. Проповедь закончена. Фил, веди деток в детсад. К тебе проповедь тоже имела касательство. Шагом арш!

Ребята ушли. Мы остались вдвоем с сержантом.

– Ну, пойдем, – вздохнул сержант, – боец, супермен. Скверно начинаешь. Санчасть, рапорт – это многих славных путь. – Сержант остановился, похлопал себя по карманам. – Ух, блин! Я же отчет забыл… Джекки, слышь, ты иди себе вперед по коридорчику, чтобы зря не ждать. Я тебя нагоню.

Я тронулся вперед. Сапоги утопали в мягком ворсе ковровой дорожки, и две тени ложились на две стены.

Коридор завершался стенкою. А в стенке была дверь, и над дверью костяным кустом торчали рога. В их переплетеньи горел огромный выпуклый фонарь. Я поначалу даже испугался. Глаз? Нет. Просто фонарь – круглый, матовый.

Я отворил дверь и вошел в зал. Нет, то был не зал, это была зала со сверкающим, гладким, зеркальным полом, со сводами арок.

"Вперед так вперед", – подумал я и пошел себе вперед вдоль арок.

…Пауков я увидел сразу, но я очень хорошо помнил "Наставления". Не обращать внимания на монстров. Заниматься своим делом. Не задевать. Жить рядом с ними, покуда не узнаешь точно, как их убить. Пауки, размером со здорового дога, мелькали в пролетах арок. Их пробеги на косматых изломанных лапах были отвратительны… Но я помнил "Наставления". Отвращение – первый враг "отпетого". Помни: для них ты отвратителен так же, как они для тебя. Отвратителен, страшен и непонятен. Твоя сила – в умении побороть отвращение – наблюдать за ними спокойно, трезко. Отвращение – первый враг "отпетого". Страх – второй. Убивай не трясущимися от отвращения руками, убивай, уважая противника…Только тогда…

Паук легко, словно танцуя, шел на меня. Изредка он приподнимал свои передние лапы, шевелил ими в воздухе, и я видел рот паука на брюхе. И я понимал: этим вот ртом он, разорвав мое х/б, всосет мою плоть, мое единственное, первое и последнее тело… Спокойно, спокойно…Только не поддаваться желанию садануть пауку в брюхо ногой. Он на то и рассчитывает – облепит ногу, всосется, вгрызется… Я успел поймать паука за передние лапы и оторвать его тело от зеркального пола. Паук болтал оставшимися свободными лапами.

Пауков становилось все больше.

Я шел, держа на вытянутых руках свой отвратительный груз, и замечал, что пауки сторонятся меня, отбегают подальше.

Это меня порадовало. Руки затекали, и после бессонной ночи мучительно болела голова.

И тут новая напасть: я заметил, что у паука начинают выламываться из тела лапы, за которые я его держал. "Этого только не хватало, – подумал я, – тогда уж точно заклюют". Я постарался нести паука пониже. Видимо, выламываемые лапы причиняли ему боль, и он замер, перестал дергаться, перестал сучить остальными лапами.

Я вспомнил, как однажды в детстве я видел оторванную лапу паука, дергающуюся саму по себе, и быстро представил, прикинул, как будут бесноваться в подземелье меж арок вот эти лапки.

Старичка я заметил, лишь только миновал ряд арок и вышел в огромный зал.

Старичок, в бородке и в круглых железных очках, сидел на табурете, а вокруг него сновали пауки.

Приглядевшись и подойдя поближе, я увидел, что старичок поглаживает пауков, а они к нему ластятся, будто собачки. Наконец старичок поймал одного паучка, перевернул его и принялся ковыряться в паучьем брюхе, приговаривая:

– Счас починим, счас… О, ну беги, беги…