Судьба драконов в послевоенной галактике

Кое-что не забывается никогда на этой планете, кое-что пребудет вовеки, покуда сам не исчезнешь. Я вспомнил глаза дракона, плоские серые экраны, как они загорались, вспыхивали мстительным злорадным (а может быть, это мы наделяли их нашими чувствами?) светом...

Я опустил руку.

Вошел Степан и остановился у самого моего дивана.

- Можно к тебе, папа?

- Можно.

- Как так получилось?

Я пожал плечами:

- Чешуя спецдраконов проходит обработку, хотя вероятность ее превращения в ларву мала. Но случается, что чешуя становится ларвой и после санобработки...

Мне было трудно говорить, и я замолчал.

- Папа... извини, я у тебя еще спрошу...

- Ну, спрашивай... - я поковырял стену пальцем.

- Что это - ларва?.. Отчего она... прыгает?

- Ларва? - я вспомнил объяснения на лекциях в карантине. - Ларва - это ожившая боль спецдракона. Жизнь, - я сцепил пальцы в замок, - соединилась с болью... Ларва - это воплощенная агония... Огонь, - я разжал пальцы, - и я... Ей бы перекинуться, убить, уничтожить что-нибудь живое, и тем уменьшить свою боль... На самом деле этим она продлевает свое существование и свою боль, но ей-то откуда это знать? Ее инстинкт обманывает ее, она рвется к своей смерти, а нарывается на чужую смерть и свою боль...

- Для нее лучше умереть, чем жить?

Я понял, для чего это спрашивает Степан, сел на диване и ответил:

- Не знаю. Как я могу решать за нее? Как я могу знать за нее, что для нее лучше?

- Почему же, - Степан глядел куда-то вбок, мимо меня, - ты ведь можешь себе представить, что бы с тобой было, если бы вся твоя жизнь состояла из одной боли...

- Нет, - быстро ответил я, - боль ларвы несопоставима с любой человеческой болью, но есть и еще одно "но"... Ларва - одна, абсолютно одна. она - и ее боль. Более никого для нее нет, а мы, - я смотрел на Степана, связаны друг с другом тысячами нитей, и я бы не решился... Нет, не решился...

- Это все слова, - вздохнул Степан, - а я вот знаю точно, что никакими тысячами нитей мы друг с другом не связаны... Вон Куродо... Он здесь был самый лучший... Что, долго ты его будешь помнить? Пока ты живешь - ты связан этими самыми нитями... Умрешь - и не останется ни ниточки, ни веревочки, что свяжет тебя с миром...

- Зачем ты мне все это говоришь, Степан?

- Затем, - Степан поднялся, - затем и говорю...Я долго... я давно, я давно хотел тебя спросить, для чего... - он молчал некоторое время, он подбирал слова и шевелил чуть расправленными зелеными кожистыми крыльями, для чего ты выпихнул меня в этот мир, где все меня ненавидят, где я отвратителен всем - и себе, себе отвратителен...

Я подошел к Степану и хотел тронуть его за плечо, хотел коснуться того места между шеей и крылом... но Степан отскочил и оскалился.

- Не трогай, - он скрючил лапы, - не трогай меня. Ты врешь, ты лицемеришь - я же вижу: я тебе так же отвратителен, как и другим... Ты просто притворяешься.

Я постоял, подумал, потом спросил:

- У тебя неприятности в Конторе?

- Никаких неприятностей, - огрызнулся (действительно, огрызнулся обнажил пасть, усеянную мелкими острыми зубами) Степан.

- Прекрасно, - вздохнул я, - так или иначе, а ты выбрал удачное время для разговора по душам.

- Мне надоело быть хорошим, - Степан все скрючивал и скрючивал лапы, надоело быть старательным, думающим о других, и только о других... Все равно... Достается ... хлыщу, поганцу, дураку, у которого всех-то достоинств...

Степан закрыл глаза, и я увидел, как по его морде катятся слезы...

Вошла Кэт.

- Джек, там акт оформляют, ты не мог бы с Глафирой съездить? Нужен еще свидетель.

- О, господи, - я подавил раздражение, выглянул в коридор.

Глафира в официальном костюмчике, с тетрадкой учета под мышкой и с карандашиком в руке беседовала с де Кюртисом и Георгием Алоисовичем.

- Глаша, - спросил я, - что, без меня нельзя обойтись? Возьмите Валю, в конце-то концов.

Глафира прижала руки к груди:

- Да мы Валю берем уже, но нужен второй свидетель... Георгий Алоисович - муж, - стала загибать пальцы Глафира, - квартуполномоченной, то есть мой муж, - отпадает, де Кюртис пикой тыкал...

- Черт, - разозлился я, - да кто узнает, что он пикой тыкал?

- Уже знают, - невозмутимо объяснила Глафира, - я как приехала, так сразу все и рассказала. Мне поверили, но для отчетности нужны двое свидетелей...Так что...

- Ладно, - я, честно говоря, и хотел уехать: Кэт лучше со Степаном разберется, - сейчас, подождите немного...

Я прикрыл дверь, повернулся. Кэт усадила Степана на диван, гладила по голове, успокаивала.

Я вздрогнул. Это слишком напоминало мне ту... самую сцену на другой планете и здесь, у седьмого болота...

Нечто, жившее во мне, существовавшее во мне всегда, хихикнуло, гоготнуло: "Как она может гладить эту мразь?.. Как она может любить эту зеленую тварь?.."

- Степа, - сказал я, - в жизни бывает всякое, но что бы ни случилось, помни: у тебя есть мы... Я и мама - понимаешь? Ведь это немало...

- Немало, - сказал Степа и погялдел на меня, - немало.

Я отвернулся.