Судьба

Женщина в таких же черных перчатках, что были на швейцарах, распахивавших перед нами двери, раздает маленькие рюмки с жидкостью, которую я не могу идентифицировать. Запах резкий и жгучий. Я жду, пока отирианцы первые отведают этого напитка, чтобы посмотреть, как они это делают. Они изящно потягивают лакомство из настолько крошечных рюмок, что их можно зажать меж двух пальцев. Они украшены замысловатыми завитушками.

– Нет, – отвечаю я. – Я из Гессы. С Туве.

– Керезет, вы сказали? – обращается ко мне консул Херт. – Где-то я раньше слышала эту фамилию…

– Моя семья судьбоносная, – отвечаю я. – А моя мать – «восседающий» оракул Туве.

Все затихают. Даже женщина, держащая поднос с рюмками, который уже опустел, бросает на меня взгляд, прежде чем покинуть зал. Я знала, что отирианцы не почитают оракулов, но не думала, что родство с одним из них может оказаться таким постыдным фактом.

– Ах! – консул Херт поджимает губы. – Должно быть, вы очень… необычно воспитаны.

Я улыбаюсь, хотя ритм моего сердцебиения ускоряется. Ничего страшного. Если кто-то и может заставить этих людей полюбить дочь оракула – так это я.

– Общение с моей матерью напоминает попытки схватить рыбу голыми руками, – отвечаю я. – Конечно же, я безумно ее люблю, но мне всегда за радость поговорить с менее специфичными людьми.

По крайней мере, Чезель смеется. Я окутываю их мягчайшей струящейся тканью. Удивлюсь, если это не сработает. Хоть отирианцы и раздражают меня, но они простые и не опасаются таких людей, как я, – с нежным голоском и званиями вроде «советник».

– Выходит, вы не фанатик, – говорит Чезель. – Какое облегчение! Не хотел бы слушать рассуждения о том, что мы обязаны возвышать оракулов, вместо того чтобы следить за ними.

Мне хочется посоветовать ему попробовать на вкус отходы жизнедеятельности. Мне хочется объяснить ему, что когда весь мой народ узнал о моей судьбе – о том, что однажды я должна буду умереть расчлененной или заколотой, – это было похоже на страшный сон. Что из-за политики «прозрачности» похитили моих братьев и убили отца. Но мой токодар никогда не позволит мне этого сказать. Собственно, я и не стараюсь его перебороть. Они хотят видеть меня послушной и милой. Да будет так.

И этот Аст таращится на меня, не моргая. Впрочем, это еще одна вещь, которую следует игнорировать.

– Вы будто возникли из ниоткуда, дорогая! – обратилась Херт к Исэй. – Где вас прятали родители?

– На пиратском судне, – отвечает Исэй.

Херт заливается звонким смехом.

Чезель подходит ко мне, и мне становится понятен их замысел. Шарва повернулась к Асту, Херт взялась за Исэй, а Чезель – за меня. Они нас разделили, чтобы мы не контактировали друг с другом. С какой целью, я пока не знаю.

– Так что вы думаете об Отире? – спрашивает у меня Чезель.

Я потягиваю напиток.

– Отир… прекрасно спроектирован.

– Что вы имеете в виду?

– Он создан, чтобы ослеплять красотой. Так оно и есть. Я живу в таком месте, где красоту редко увидишь. Мои глаза привыкли ее искать, но здесь… Полагаю, я могу позволить им отдохнуть.

– Признаюсь, я никогда не был в Туве, – говорит Чезель. – Там правда так холодно, как говорят?

– Еще холоднее, – отвечаю я. – Особенно в Гессе, откуда я родом.

– Ах, Гесса! Самое сердце Туве. Так ведь говорят у вас?

Он произносит фразу «самое сердце Туве» с трудом, но на грамотном тувенском.

Я улыбаюсь.

– Вам должна быть известна и вторая часть цитаты.

Чезель отрицательно качает головой.

– «Гесса – край невоспитанных, неряшливых и косноязычных любителей поковыряться в земле, которые плюют на ладони, чтобы отмыть их от грязи, – говорю я. – И все же это – самое сердце Туве».

Тик Чезель хранит молчание, а затем разражается громким хохотом. Во время паузы я наклоняю голову к Исэй, чтобы уловить, о чем она общается с Херт. Консул выражает соболезнования в связи с нападением на Шиссу. Расспрашивает детали.

– И как, по-вашему, это соответствует правде? – спрашивает Чезель.

– Даже не знаю, – беззаботно отвечаю я. – Иногда мы моем руки водой. В теплые месяцы.

Чезель снова хохочет. Я снова пытаюсь подслушать, что Херт говорит Исэй. К сожалению, ее голос слишком тихий и больше напоминает шепот. Я настолько концентрируюсь на их разговоре, что совершенно забываю о токодаре. Я ощущаю, что напряжение в помещении нарастает, как температура у больного. Никто, кроме меня, этого не чувствует.

– Я имел в виду, – теперь голос Чезеля звучит резче, – что Гесса – немного отсталое в развитии место. Как-никак вы – дочь оракула.

– Не уверена, что понимаю логику, – произношу я с некоторым усилием.

Если он настроится враждебно, я совсем не смогу говорить – лишь буду стоять и раскрывать рот, как рыба.

– Просто оракулы – пережиток прошлого, а не отображение настоящего, – пояснил Чезель. – Люди Отира сами творят свои судьбы. Их важность определяется трудолюбием, а не наличием или отсутствием судьбы.

– Среди ваших коллег-консулов нет ни одного судьбоносного? – спрашиваю я.

Уголок его глаза слегка дернулся.