Суданские хроники

50-е годы XVII в., когда завершалась работа Ибн ал-Мухтара Гомбеле над “Тарих ал-фатташ” и Абд ар-Рахмана ас-Сади над “Тарих ас-Судан”, были эпохой глубокого упадка Западного Судана. Марокканское завоевание значительно ускорило наступление этой эпохи, но предпосылки этого стали накапливаться гораздо раньше. Хищническое ограбление марокканцами региона, во всяком случае его областей, прилегающих к верхнему и среднему Нигеру, усугубило влияние внешнеэкономических факторов, неблагоприятно воздействовавших на традиционные формы контактов Судана с внешним миром. Появление на западном побережье и на берегах Гвинейского залива европейских торговых факторий означало резкую переориентацию основного потока экспортных товаров, т. е. золота и рабов, в сторону побережья вместо многовековым опытом испытанных путей через Сахару. Одновременно с этим на всем протяжении XVI в. происходило постепенное перемещение последних к востоку — в сторону хаусанских торговых городов, которые сонгайские цари так и не смогли удержать под своей властью. На севере континента тоже произошли крупные изменения: за исключением Марокко, вся Северная Африка была подчинена османами, и это, в свою очередь, повело к оттоку торговли от марокканских портов к алжирским и триполитанским, тем более что Марокко практически на протяжении более семи десятилетий — до вступления на престол Мулай Ахмеда ал-Мансура в 1578 г. — раздиралось междоусобными войнами и тратило одновременно огромные силы на отражение португальских завоевателей. Это тоже не могло не отразиться на транссахарской; торговле в той ее части, которая шла через Томбукту: для нормальной торговли необходим мир. Понятно, что картина всеобщего упадка, особенно с того момента, когда марокканское воинство в Судане окончательно перестало подчиняться султанам в Марракеше и в Судане фактически воцарилась анархия, при которой паши и остальные офицеры полностью зависели от настроений своих стрелков, не могла не удручать мусульманскую элиту торговых центров Судана, в первую очередь Томбукту и Дженне[1]. К солдатским безобразиям прибавлялось (и было, в сущности, их прямым следствием) резкое падение авторитета и влияния этой элиты (ср. [Тымовски, 1979б, с. 184—203, особенно с. 198—200]). С некоторым запозданием лучшие ее представители начинали понимать, до какой степени ее прошлое благополучие было связано с судьбами правителей великой Сонгайской державы. И сама эта держава представала в их воспоминаниях как нечто прямо противоположное порядкам, царящим при марокканцах: как своего рода царство порядка и благоденствия, хотя, конечно, в социально-политической реальности Сонгай эпохи расцвета мало было такого, что могло бы оправдать столь идиллическое представление. Этот факт, кстати, в достаточной мере нашел отражение в тексте обеих хроник. И таким образом, создание исторических сочинений, в которых огромное место уделялось прошлому величию и государства, и социального слоя, к которому принадлежали авторы таких сочинений, объективно было в определенной степени актом протеста.