Марк, не задумываясь, потянулся вперёд, аккуратно забросив кубики в стаканчик, и начал его трясти, наблюдая за оппонентом. К сожалению, местные урсоиды не бледнели, и отслеживать их волнение или нервозность можно было лишь по дрожанию чувствительного чёрного носа, и изменению размеров зрачка… Два Куста нервничал, и сильно. «Но почему? Он боится проиграть… Или выиграть? – Романов перевёл взгляд на Ханну, и понял, что сейчас в мире вокруг начало что-то меняться, словно подул прохладный ветер судьбы, который лёгким дуновением раскалывает жизнь на два неравновесных куска – до и после. – К чёрту. Будь, что будет – семи медведикам не бывать, одному задницу надерём…»
Кубики стукнули в стаканчике, замершем на зелени сукна среди раскиданных золотых монет и местных долговых расписок, размером с портянку. Зеркало, лежавшее в распахнутом сундучке, казалось, подёрнулось дымкой.
Романов мягко поднял стакан и поставил его рядом с кубиками. Три шестёрки. Снова. Ничья…
– Твоя забирать зеркало, – медведик раздувал ноздри и сжимал руки на крае стола, комкая зелёную ткань, – моя забирать деньги!
Марк взглянул на Реверса, и увидел, что тот мелко кивает в ответ. «Да, хорошее решение, и обоюдно выгодное. Почему у меня такое чувство, что я попал в голофильм, и лишь следую сценарию неведомой постановки, в которой требовалось всучить нам это долбанное зеркало любой ценой? – бывший полковник испытал что-то вроде краткого приступа паранойи, и внутренне напрягся. – Черти вас раздери!»
– Согласен… – услышал Романов свой голос, звучащий непривычно чуждо. Рука Ханны, сидевшей слева, накрыла его руку, обдав горячей волной.
– Тополиный Пух, быстро, быстро! – Два Куста ткнул задумавшегося телохранителя в бок выхваченной из-за пояса короткой тростью. – Мы опаздываем к его высочеству Принцу Ча на приём!
Пока Пух сгребал в кожаный мешок наличность, торопясь, сопя, и роняя монетки на пол, его дородный хозяин с редкостной прытью выскочил прочь из залы, швырнув на поднос появившемуся владельцу таверны горсть золотых.
Глава 12. Чума на оба ваши дома
Перед сном я читаю о том,
Что у всех нас единый Отец.
Скоро выпадет снег и кондуктор объявит:
«Конечная – Станция мёртвых сердец».
12.1. Сомнения
Ричарду было плохо. Впервые за долгое время судья никак не мог определить, что с ним происходит, и это буквально сводило его с ума.
Неясное, едва уловимое, неведомое доселе чувство червяком скреблось где-то за сердцем, изредка спускаясь в желудок и снова поднимаясь вверх.
В голове кружились странные мысли о собственной несостоятельности, какой-то неполноценности и смутном ощущении потери. Какой потери, какие чувства, что вообще происходит, Рик понять не мог, и это раздражало его ещё больше.
Привыкший запросто шагать в пространство и подпространство, разбирая их слой за слоем, ныряя глубже и глубже, замедляя или ускоряя субъективное время, он, прочно уверившийся в собственной непогрешимости, щеголявший чёткостью мыслей и никогда не сомневавшихся в приговорах, сходил с ума от неясности в собственной голове.
Где-то в глубине, да и не так уж глубоко, если честно, Ричард всегда знал о себе то, что считает себя неким скучающим сверхсуществом. Человеком он себя назвать не мог или попросту не хотел. Насмотревшись на то, что творят люди, блистательный судья в белоснежном костюме и безукоризненной шляпе холодным безразличным взглядом смотрел на людей вокруг, воспринимая их исключительно объектами для судейства.
Всё было просто, понятно и до жути однообразно. Находится объект, вскрывается его проступок, выносится приговор, иногда проявляются жалкие попытки сопротивления.
Ричард Морган никогда и не задумывался о том, что, уходя в иные слои пространства, рассекая воздух, плоть и кости приговорённых сверкающим клинком, ни разу не давал им, осуждённым, шанса на честный бой.
Кто бы посмел тягаться с сущностью, сумевшей оседлать пространство и время? Но судья не задумывался о таких бренных мелочах, как возможности осуждённых по отношению к нему.
Он приходил, осуждал, исполнял приговор и исчезал, оставляя после себя либо трупы, либо серьёзно повредившихся умом людей.
Но вот вчерашний день вывел судью из равновесия. Нечто бесформенное, неосязаемое, раздражающее изнутри приводило его в унынье, вызывая острые приступы мигрени и злости на самого себя, весь мир и свою работу в нём.
«И почему меня так задели слова этой сумасшедшей? – зло думал он, вглядываясь в утреннее небо за окном. – Подумаешь, сказала пару ласковых вслед. Да мне и не такие вещи в спину бросали. Чаще даже сопряжённые с чем поострее обычных ругательств».