Суд Проклятых

Ханна, едва придя в себя от краткого забытья и обнаружив рядом с собой на месте Кетчупа какого-то непонятного мужика, пытающегося схватить её, немедленно отреагировала. Отбросив его руку, она рубанула ребром другой ладони по кадыку… точнее, попыталась это сделать — мужчина бережно перехватил её кисть, и поцеловал. От него пахло полынью и какими-то сладостями, а ещё немного телом и чем-то неуловимым, приятным и желанным. В неверных отсветах чадящего светильника Шойц, замершая от неожиданности, наконец-то узнала незнакомца. Им оказался Марк Романов.

…Когда Ханна, дотоле спавшая, взорвалась, стараясь разбить ему кадык, полковник слегка опешил, и, признаться, едва не оплошал. С трудом ему удалось не повредить судье, которая зашипела, словно кошка, когда Марк взял её кисть в захват. Он расслабил пальцы, и, приблизив её ладонь к своим губам, поцеловал. В этот момент ему показалось, что его сердце сейчас разорвётся от нахлынувшей сладкой боли. Женщина, вглядывавшаяся в его лицо, расширила глаза, и, обхватив полковника за шею, притянула к себе.

Жар поцелуев. Прикосновения губ… сначала осторожные, потом — всё более и более страстные, взрывающиеся лёгкими укусами. Но боли — нет, её не может быть… Прохлада рук, обвивающих тела. Скольжение подушечек пальцев по коже, по всем изгибам чувственного тела, по набухающим губам, по наливающимся мышцам, по волосам, само прикосновение к которым отзывается разливающейся по телу мягкой судорогой, начинающейся где-то в глубине живота, и выплёскивающейся в содрогании всего тела… Ногти, царапающие простыни, спину, плечи — и сильные руки, приподнимающие тело партнёра…

Сила объятий. Слабость истомы. Порывы страсти… Тела сплетаются воедино, словно змеи, словно ветви деревьев в бурю. Горячее дыхание будит новые вспышки желания, и послушная плоть восстаёт в новом порыве, который ещё секунды назад казался невозможным, нереальным, невероятным… Мир взрывается снова, распадаясь осколками, и соединяясь вновь, блестя каплями пота в полутьме.

…Марк пришёл в себя только перед дверью в свою комнату. Он упирался лбом в дерево, и, не осознавая того, царапал ногтями лакированную поверхность. Внутри Романова бушевала буря из чувств, эмоций и гормонов, память отказывала, спрессовывая происходившее в последние часы в плотный комок. Сердце стучало, как сумасшедшее, грозило выпрыгнуть из груди, а тело… Колени дрожали, позвоночник словно превратился в желе, и хотелось прилечь и не шевелиться. Но где-то в глубине души Марк испытывал глубочайшее чувство нежности и привязанности, доверия и, признаться, любви к Ханне. Они не сказали друг другу ни единого слова, кроме «люблю» и «любимый». Слова были не нужны.

Он подошёл к окну, и приоткрыл одну створку ставень. Снаружи, за горизонтом и чёрными силуэтами крыш города, загорался тусклый рассвет, осторожно пробуя на вкус ночную пелену. Звёзды тускнели, и небо утрачивало свою угольно-чёрную глубину, готовясь к приходу утра. Романов вдохнул прохладный воздух, и покрепче взялся за подоконник обеими руками, стараясь избавиться от дрожи во всём теле. Голова была пуста, до звона в ушах, и свежа, как утренний бриз, обдувавший её.

Позади полковника, на столике, разгоралось мертвенным серовато-серебристым сиянием забытое зеркало, выигранное в кости. Свет, исходящий от его матовой поверхности, где сейчас бродили странные тени, не освещал комнату, но только сгущал тьму в её углах, тревожа и заставляя Романова непроизвольно ёжиться, словно от холода. 

Интерлюдия 2

Немного о Матти

  Когда утихнут все звуки боя,
  И снег седой будет падать вновь,
  Ты просто вспомни: нас было двое,
  И мы делили одну любовь…

Всё, что мне известно о месте своего пребывания, я скрупулёзно выковыривал из книг и учебников. Освоив основные физические, химические и прочие законы, сознание впитало в себя и другие методики получения знаний.

Со временем я убедился, что если математические формулы ещё как-то и оправдывались линейностью в уравнениях, то всё остальное, включая историю, биологию и такие специфические науки, как психиатрия или психология, летело к чёртовой матери. Если, конечно, верить, что у чёрта была мама…

История забывается через четверть века, учебники мягко и постепенно смазывают яркость происходящих событий, опираясь на исследования учёных, изучающих покрытое пылью полотно истории. И в тот момент, когда уходит на другую сторону последний свидетель событий, безвозвратно пропадает и сама история. Биология умалчивает о мутациях, неизвестных видах насекомых и животных, аномалиях поведения и развития уже существующих видов. Химия не так однозначна, пасуя перед очередной находкой странного сплава металлов, прилетевшего из далёкого космоса на хвосте кометы или занесённая астероидом на поверхность этого уникального мира.