Суд праведный

– Пущай в девках походит, – хмуро проронил Белов, души не чаявший в своей ладной, пригожей дочери. Никак у него не укладывалось в голове, что Татьяна и правда не сегодня завтра может оставить их с Петькой вдвоем. – Молодая еще…

Терентий неодобрительно взглянул на Анисима и потряс в воздухе щепотью квашеной капусты:

– Молодая! Во-во… Доходится!.. Кому перестарки-т надобны!.. Обидел ты ноне Маркела Ипатича, обидел.

Белов недовольно поморщился, но промолчал.

– Можа сказать, фарт тебе подвалил! – прожевывая очередной кусок, воскликнул Терентий. – А ты нос воротишь! Дурень ты, Анисим! И чем Никишка Зыков тебе не жених? Да с Зыковым, если хошь знать, кажен старожилец породниться желат! У Маркел Ипатича карман толще вековой сосны, а ты с анбицией… Гордыня у тебя, Анисим, не по заплатам! О сю пору не уразумею, как энто Зыков к тебе, полетошнику, и сватов заслал?! А ты? Ты им от ворот поворот, вроде, наше вам с кисточкой, Маркел Ипатич! Дурень ты, дурень, Анисим!..

Анисим протяжно вздохнул:

– Зла Татьяне не желаю, поэнтому и не отдал за Никишку Зыкова. Зачем девку на всю жисть в кабалу беспросветную отдавать?

– Во-во… – воздел к потолку костлявый палец Терентий. – Брезговашь много! Презрение обчеству высказываешь… Чё, у тебя пятидесяти целковых не найдется, чтоб за приемный приговор уплатить? Приписался, да и все дела. Полноправный член обчества. Али не надоело полетки платить? Кажен год за одно токмо жительство в селе двадцать целковых отдаешь! А еще с кажной головы скотины по полтине, да с кажных ста копен сена полтину, да за землю пахотну рупь с десятины, да за выпас, водопой, городьбу поскотины, ремонт дорог… Считал аль нет, сколько выходит? Не намаялся по колкам да ямкам опосля старожилов косить?

– Так-то оно так, – пробурчал Анисим. – Зато дышу я слободнее…

– Как был лапотон курский, так и остался! – досадливо махнул рукой Терентий. – Нету в тебе сибирского разумения. Несуразный ты… Вот и лошадь в прошлом годе за двадцать целковых купил, а ей красна цена – пятнадцать. Правду говорят: переселенец что младенец… Уважил бы старичков, Зыкова, к примеру, али Кунгурова с Мануйловым, выставил бы ведерко винца, поменьше бы за приписку взяли…

Белов раздумчиво почесал бороду:

– Каждому поклоны отдавать – шею свихнешь. Смолоду не кланялся, а уж под старость не буду навыкать.

Терентию показалось, что Анисим намекает на его близкие отношения со старожильцами, и он скривился:

– Во-во. Все анби-и-цию показывашь.

– Да я не к тому. На кой хрен мне энто ярмо? Припишись, так затаскают. Первым делом на должность выберут, а потом – то на сходы, то тот же староста Мануйлов холоду нагонит.

– Дык другие мужики, чё с тобой из Расеи пришли, приписались, и ничё, живут! Уж Коробкин Кузьма на чё маломочный, а и тот. И обчество к нему с уважением, в стражники на сходе выбрали.

– Еще не хватало урядниковым подручником быть, – поморщился Анисим.

– Энто ты зря. В обчестве кажен член при должности быть обязан. К примеру, меня возьми. – Терентий полез за прокопченную, в позеленевшем медном окладе икону. Вынул оттуда бережно сложенный вчетверо лист бумаги, стряхнул со стола крошки и, развернув бумагу и расправив ее, глянул на приятеля: – Слухай!

Торжественность, с которой это было произнесено, заставила Анисима усмехнуться. Но чтобы Терентий не обиделся, он прикрыл рот ладонью.

– Приговор номер пять Сотниковского сельского схода. Тысяча девятисотого года июня двадцатого дня… – меж тем начал читать Терентий. – В присутствии нашего старосты Прова Мануйлова общее собрание имело суждение о следующем, – читал Терентий по слогам, но довольно бойко и слов не коверкал. – В отведенном нашему обществу лесном наделе было решено в течение десяти лет лес не рубить. Однако некоторые крестьяне нашего общества производят самовольную порубку леса и потребляют таковой безо всякой видимой пользы. По обсуждении чего, сельский сход с общего единогласия постановил… – голос Терентия сделался еще торжественнее, и даже Настасья оторвалась от работы, а ребятишки снова высунулись из-за занавески. – Для предупреждения, то есть остановки, рубки упомянутого леса в нашем лесном наделе, подвергать виновных штрафу в размере пятидесяти копеек за каждое срубленное дерево. Для наблюдения за лесным наделом и за самовольной порубкой леса, а также и указания виновных обществу мы уполномочиваем из своей среды местным лесным сторожем крестьянина Терентия Ивановича Ёлкина, тридцати семи лет, человека… – Терентий вознес костлявый палец к потолку, и на стене заколыхалась тощая изломанная тень, а палец вытянулся в скрюченный указующий перст: – … человека честного и добросовестного! Под судом и следствием не бывшего и ныне не состоящего…

– Дальше читай, папанька, – подал с полатей голос лопоухий Венька.

Приговор отец читал чуть ли не каждому гостю и при каждом удобном случае, и Венька почти наизусть знал все, что написано на бумаге. Но уж больно складно там говорилось! И еще ему нравилось, как хвалили в бумаге папеньку.

– Цыц, пострел! – прикрикнул Ёлкин, но чувствовалось, интерес сынишки ему льстит.