Суд праведный

– Дык коровки кушать хочут, – заискивающе улыбнулся Терентий.

– Понятно, – протянул Платон Архипович. – Других причин, выходит, нет?

– Кажись, и нету.

Збитнев двумя пальцами взял его за латаный-перелатаный зипун, притянул к себе. Лицо Терентия вытянулось, и он задержал дыхание. Збитнев, пристально глядя на него, сказал негромко, но сурово:

– Я же вас с Беловым предупреждал… А вы что со стариком Кунгуровым сделали? Что сделали, я спрашиваю?

Последние слова становой произнес уже густым, заставляющим Терентия съежиться и подогнуть ноги, начальственным голосом.

– Дык я-т чё? Я ничё! – залепетал он.

– Говоришь, ничё?! – передразнил его Збитнев. – А кто в таком случае за Кунгуровым гонялся, кто в доме у него бушевал, кто сепаратор разбил, кто усадьбу чуть не поджег?! Кто?! Отвечай, братец!

Терентий выпучил глаза и снова залепетал осевшим голосом:

– Дык, энто ж Анисим всё… В горячности ён пребывал… Я-т тут при чем? Энто ён…

– А кол откуда у вас взялся?

– Дык… Анисим из прясла выдернул.

– Где?

– У дома свово… Никак не мог я его образумить…

Платон Архипович пытливо глянул в испуганное, побледневшее лицо Ёлкина и, удовлетворенно хмыкнув, отпустил зипун. После чего прошествовал к столу, устроился в кресле, расслабленно махнул кистью руки:

– Ладно, братец, садись. Будем все на бумагу записывать. Дело-то нешуточное.

– Дык… понятно, – мелко кивнул Ёлкин, осторожно приближаясь к стулу.

Минут через сорок пристав, светясь довольствием, распахнул дверь кабинета.

– Урядник! – окликнул он и, поскольку Саломатов возник перед ним мгновенно, скомандовал: – Веди-ка нашего упрямца…

– Белова? – услужливо переспросил Саломатов.

– Его, злодея, его…

Подталкиваемый урядником Анисим хмуро остановился перед широким, покрытым ярко-зеленым сукном письменным столом станового пристава. Развалившийся в кресле Збитнев проговорил укоризненно:

– Вот ты, братец, всё упорствуешь… А к чему?

– Не убивал я, – глухо проронил Белов.

– Ну и твердолобый же ты, братец, – покачал головой Платон Архипович, потом повысил голос: – А вот приятель твой всю правду рассказал! Видел он, своими глазами видел, как ты Кунгурова догнал и… колом-с!

Анисим, не поднимая головы, повернулся к Терентию, сжавшемуся на стуле и не знающему, куда девать руки, мявшие треух. Пристав подбодрил его:

– Ну-ка, Ёлкин, скажи, так это было?

Терентий отвел глаза от Анисима, покосился на пристава и отчаянно тряхнул бороденкой:

– Так!

– Слышал? – выпрямился в кресле Збитнев. – Будешь теперь говорить?

Белов не ответил, а только еще пристальнее уперся взглядом в опущенные плечи приятеля. Потом раздал пересохшие губы:

– Что же ты… Терентий…

Тот медленно сполз со стула, громко стукнулся острыми коленями об пол, молитвенно сложил руки:

– Прости, Анисим. Не мог я иначе.

Глава третья Будни

1

Пыхтя и отдуваясь, паровоз подтянул пассажирский состав к станции Обь. Пустив на морозе молочные клубы пара, он затих, наконец, похожий в неярком свете вокзальных фонарей на усталого черного дракона. Прогуливающийся по перрону городовой неторопливо потирал ладонями пунцовые уши, присматривался к пассажирам, раскланивался с купцами, а то и просто со знакомыми гражданами Новониколаевска, совсем недавно ставшего пусть безуездным, но всё же городом.

Крепкий крестьянин, подвижный, остроносый, туго перепоясанный, с бородой черноватой и тоже крепкой, спрыгнул на перрон и закинул за плечо котомку. Выглядел он удивленным, видно, редко случалось в городах бывать. А при виде городового он уже за несколько шагов до него потянул с головы шапку.

– Проходи, проходи, не засть господам дорогу! – поторопил его городовой.

Крестьянин ускорил шаг, а выйдя на привокзальную площадь, торопливо перекрестился на деревянную церковь. Кажется, он уже приноравливался к городу, по крайней мере, двинулся к Михайловской улице более уверенно. Прохожих почти не встречалось, лишь припоздавший к приходу поезда извозчик с криком «Па-а-аберегись, деревня!» пролетел в легких санках, обдав оторопевшего крестьянина терпким запахом конского пота и снежной пылью. Отскочив к забору, крестьянин проводил сани взглядом и, кажется, заодно убедился, что за ним никто не следит.

У особняка с высоким цокольным этажом, под его высокими окнами, крестьянин остановился и облегченно вздохнул. На медной пластине, прикрепленной к двери, значилось: «Присяжный поверенный Ромуальд Иннокентьевич Озиридов».