Читаем Суд праведный полностью

Озиридов опустил чашку на стол и погладил ладонью бородку.

— Пятеро? — переспросил он.

— Пятеро, — повторил Вавила Ионович.

Ромуальд Иннокентьевич задумался. Три дня назад, сидя в канцелярии Барнаульского окружного суда, он читал показания братьев Зыковых, и все трое утверждали, что нападающих было семь человек. Поэтому он, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче и безразличнее, проговорил:

— Вы ничего не путаете, Вавила Ионович?

Урядник даже слегка обиделся:

— Как можно, господин хороший! Память еще не отшибло. Именно так и говорили — пятеро, дескать, разбойников. Я и в раппорте своем так указал, что начальству отправлял.

— Я дело смотрел, — коротко развел руками Озиридов. — При допросах Зыковы показывали — семеро напавших. А раппорта вашего в деле нет.

— Раппорт у начальства должон быть, — пожал крутыми плечами урядник. — Мое дело отписать и выслать… А парни сами так сказали?

— Сами, — ответил Озиридов.

Урядник с минуту молчал, потом усмехнулся:

— Прибавили. Стало быть… Стыдно стало, что вчетвером не смогли от пятерых разбойников отбиться, вот и прибавили.

— Может, и стыдно, — раздумчиво произнес Ромуальд Иннокентьевич.

— Али начальства городского напужались, да со страху и напутали.

— Может, и напутали, — неторопливо отозвался Озиридов. — Сильно хоть парням-то досталось?

— Морды у всех заплывшие были, — припомнил урядник. — Рука у одного проткнута… Вроде сильно… Хотя, как на это посмотреть…

Ромуальд Иннокентьевич заинтересованно склонил голову и, видя, что урядник не собирается развивать эту тему, ненавязчиво попросил пояснить.

— Ну как… — поставив блюдце с чаем на стол, проговорил урядник. — Если бы так перепало какому антиллигентному господину, оно понятно — сильно. А тут робяты коряжистые, сытые. Такому оглоблей промеж глаз засвети, он только крякнет. Одним словом, повезло робятам. Обычно у нас на трахте так заведено, ежели зачинают грабить, то живых не остается.

— Суровые нравы, — как бы про себя произнес Озиридов.

— Это точно, — поддакнул урядник. — Это, значица, чтоб никаких следов, никаких свидетелей. А тут, видать, али разбойники неопытные попались, али молодые жизни не стали губить, али спугнул их кто посреди потехи.

— Рана у Никифора Зыкова серьезная была?

— Да так, небольшенькая, — махнул рукой Вавила Ионович. — Фельдшер при мне повязку накладывал. Видать, охотничьим ножом задели, испугу больше.

Ромуальд Иннокентьевич задумчиво поскреб бородку:

— А как вы думаете, куда же разбойники могли этакую прорву чая сбыть?

— Э-э-э, господин хороший, — разулыбался урядник. — В Монголию, вестимо. Через Чике-Таман перемахнули, и поминай как звали. В тех краях купец краденым не брезгует, только спасибо скажет.

— А здесь искать не пробовали? — поинтересовался Озиридов. — Может, поблизости где схоронили?

— Как полагается, сразу же. Пурга утихла, собрал я мужиков, и пошли. Правда, искать-то, по сути, и негде. Трахт. Либо назад беги по нему, либо вперед. Вокруг снег по горло, со столькими гружеными санями податься некуда.

— Может, какие свертки с тракта имеются? — не унимался Ромуальд Иннокентьевич.

Вавила Ионович кивнул:

— Есть один, в полуверсте от того места, да только по нему далеко не уедешь. Он вскорости в заимку Елисеевскую упирается, того самого кержака, что робят ко мне доставил.

Озиридов покрутил в руках чашку, после некоторой заминки спросил:

— А кто он такой? Что за человек?

— Евсеев-то? — хмыкнул урядник. — Кержак, да и кержак. Основательный хозяин. Двое сыновей. В баловстве замечен не был.

— Богатый, говорите?

— Чего же ему богатому не быть? — пожал плечами урядник. — Дом на трахте отгрохал, покосы хорошие запахал, скотины много держит. В Хабаровке-то земской станции нет, вот он и дерет с проезжих за ночлег, за кормежку, товары берется хранить. Одно сено да овес такой барыш приносят, что ой-е-ей! Цену-то берет выше базарной.

— А другие мужики не пускают проезжих?

— Пускали, — отозвался урядник. — Покуда Филимон новый дом не построил. Теперь все к нему валят. Удобнее. Есть где разместиться, куда обоз загнать, лошадей поставить.

— Евсеев тоже в поисках участвовал? — как бы между прочим полюбопытствовал Озиридов.

— Обязательно. Я почти всю Хабаровку на ноги поднял.

— И сыновья? — решил уточнить Ромуальд Иннокентьевич.

Урядник открыл было рот, чтобы ответить утвердительно, но потом покачал головой:

— Вот ведь… Чуть не соврал! Не было их. Я еще спросил у Филимона, дескать, чего сыновья отлынивают от обчественных обязанностей. А они, оказывается, неделю уж как на охоте были. Места-то у нас добытливые.

Ромуальд Иннокентьевич помялся немного, но всё же решился попросить:

— Хотелось бы на место происшествия взглянуть, хотя бы одним глазком. Сами понимаете, поручение Федулова. Не откажите в любезности сопроводить.

— Понимаем, понимаем, — важно закачал головой урядник. — Вы с дороги отдохните, а завтра поутру и отправимся. Может, у меня заночуете?

Озиридов протестующе выставил перед собой ладони:

— Нет, нет! Не смею вас беспокоить. Мне совсем неплохую комнатенку на земской станции предоставили.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза