Суд над победителем

А через день по репродукторам зачитали список из сорока пяти человек, которым надлежало явиться в комендатуру с вещами. Но пришли только сорок четыре. Не явившегося — Генриха фон Плауена — объявляли еще дважды, но так же безрезультатно. Сообщили о нем старшему офицеру, однако немцы в эти дни не особенно горели желанием сотрудничать со шведской полицейской администрацией — ищите, коли надо, а нам тут не до вас, сами должны понимать. Через некоторое время от главных ворот отъехал автобус, увозя группу счастливчиков, затребованных Международным Комитетом Красного Креста. В основном это были, как и говорил Шеллен, некомбатанты: дивизионный пастор; несколько врачей и ветеринаров из категории зондерфюреров; три военных чиновника с университетским образованием; два профессиональных музыканта, один из которых до войны работал в оркестре Берлинской оперы; два унтер-офицера имперской трудовой службы; три инвалида, получивших свои ранения на фронте и потерявших уже в Швеции конечность в результате нагноений и ампутаций; солдат с быстротекущей формой туберкулеза, а также два десятка человек, интернированных задолго до окончания войны и не имевших отношения к Восточному фронту. Еще несколько человек попали в список благодаря усиленным хлопотам своих иностранных родственников. Отъезд этой группы, в числе которой оказался и Вильгельм Гроппнер, дабы не возник дополнительный ажиотаж, объяснили всем, кто оставался, простым переводом в другой лагерь. Разумеется, никто в это не поверил. Таким образом, всего около трехсот человек, которые и так были бы излишками, так как с ними общая численность интернированных превышала ту, что пообещали советской стороне, передали в распоряжение британской администрации оккупационных войск в Германии.

— Фон Плауен! А вы чего не уехали? — увидал Алекса один из пехотных офицеров. — Вас раз десять объявляли по громкой связи.

— Видите ли, друг мой, — сделав раздосадованное лицо, отвечал Шеллен, — потом выяснилось, что это чудовищная ошибка. Меня спутали с неким фон Клауеном из Ранеслэта, крупным специалистом в вопросах сельхоззаготовок. Все мои попытки доказать, что я-тоже кое-что смыслю в овсе и брюкве, потерпели неудачу.

Примерно это же самое ему пришлось повторить еще раз двадцать другим знакомым, а также в подведомственном ему отряде, пока от него окончательно не отстали.

Итак, он сделал две главные вещи: избавил Очкарика от наводившей на него панический ужас Сибири и сам (он надеялся) ускользнул от назойливой опеки своих шведских «родственников». Оставалось окончательно затеряться в почти восьмисотенной, уже никому не подчиняющейся толпе, что, в сущности, было делом не столь и сложным.

26 ноября все шведские лагеря облетела весть: отгрузка интернированных на русский транспорт откладывается!

Так уж устроен человек, что он склонен выдавать желаемое за действительное. И чем более значит для него это желаемое, тем безогляднее он в него верит, особенно в толпе, легко подверженный массовому самообману. Не располагая никакими фактами, кроме слухов, которые сами же и порождали, немцы решили, что высылка их в Россию отменяется и что задержка связана с предстоящим пересмотром этого рокового решения.

В лагерях разразилась вакханалия неистовой радости. Сотни ослабленных голодовкой голосов славили шведского короля и шведский народ (который, по большому счету, не особенно и интересовался всем происходящим). Снова заиграли оркестры, торжественные марши сменялись церковными песнопениями. Ночью, почти при полной луне, в усыпанное звездами осеннее небо в исполнении сотен опьяненных радостью мужчин летели слова хорала «Слава Тебе, Боже Великий». За двое последующих суток немцы перепели все песни Нилебока [14]от «Анне-Мари» и «Розмари» до «Ханнелоры» и «Розалинды». Один из артиллерийских унтер-офицеров, считавшийся неплохим поэтом, чьи стихи во время войны несколько раз публиковались в армейских газетах, сочинил нечто вроде «Оды Радости». Она была неказистой, пресыщенной нелепыми восторженными сравнениями и в другое время показалась бы виршами пьяного рифмоплета, но многие ее тут же подхватили и распевали на мотив марша горных стрелков. Возможно, автор чувствовал себя в тот момент Руже де Лилем — гением одной великой ночи…

Генерал Ангело Мюллер, находившийся 26 ноября в лагере Бакамо, наблюдая за всеобщим ликованием, готов был покончить с собой от стыда и отчаяния. Он знал, что никакого пересмотра не будет и что отсрочка связана с требованием шведского Красного Креста привести в надлежащий вид трюмы на русской «Кубани». Он был почти уверен, что надежда проживет не более трех дней. Так оно и случилось.