Суд идет

Я скоро сдружился с врачом-психологом, нашим соотечественником, а теперь гражданином Америки Ноем Исааковичем. Он был приставлен к русскому учёному, выкраденному американцами, но затем каким-то чудесным образом попавшему на Русский остров, Борису Простакову для поддержания в нём постоянного хорошего настроения и работоспособности. Ной Исаакович прознал, что я являюсь личным гостем хозяйки острова и пользуюсь дружеским расположением её дяди адмирала Станишича, быстро ко мне пристроился и незаметно для меня стал очень нужным, почти незаменимым человеком. Я же по своей первородной, свойственной для многих русских простоте скоро завоевал его расположение. В своей жизни я четверть века работал в редакциях газет и журналов, десять лет был сотрудником «Известий». Эта газета — правительственный официоз, имела печальную славу эпицентра советского еврейства, и я, тесно общаясь с евреями, находясь со многими из них в дружеских отношениях, невольно усвоил характерные черты этих людей, их жесты, интонацию разговора, и это быстро заметил Ной Исаакович. В обыкновенной для врача-психолога дружественной манере он однажды воскликнул:

— Хо! Дорогой Иван Владимирович! Я слышу в вашей речи родные нотки, и даже что-то от старого Бердичева, где я родился и жил в еврейском квартале, — уж нет ли в вашем роду…

Я в том же тоне ответил ему:

— Ну, что вы такое говорите! Мы сколько уже веков живём вместе в России, давно перемешались, — в вас я вижу немного от Арона, а во мне, наверное, чуть больше будет от Ивана. У русского народа есть пословица: с кем поведёшься, того и наберёшься.

Ной Исаакович, видя мою незанятость, предложил мне прогуляться с ним по острову, и мы пошли в сторону гостиницы «Илья Муромец». И когда поравнялись с ней и нам во всей красе открылся её фасад с колоннами из зеленого мрамора, Ной Исаакович остановился и, взмахнув руками, проговорил:

— Может быть, вы мне скажете, зачем понадобилось этой взбалмошной особе продавать самую лучшую на острове гостиницу?..

Я пожал плечами и промолчал. Понимал, что взбалмошной доктор называл хозяйку острова Драгану, и мне такая небрежная реплика в адрес обожаемой мною женщины не понравилась, но я знал характер евреев, их стремление всё принизить, умалить, а если подвернётся случай, то и совсем представить в дурном виде, и не считал нужным в этом тоне поддерживать разговор. Но доктор не унимался:

— Если вы не знаете, то я вам скажу: она решила все деньги, вырученные за эту гостиницу, положить на счета «Евпатия Коловрата». Да, представьте себе: я это слышал от хорошего человека. Но если это так, тогда скажите, зачем она будет делать такую глупость? «Евпатий» — беглый корабль, его рано или поздно поймают, а если не поймают, то подошлют к нему подводную лодку, и будет с ним то, что случилось с «Курском». И кто же тогда получит деньги со счетов? А я вам скажу: деньги никто не получит, и они залягут в подвалах банков. Подвалы там большие, и в них несгораемые сейфы — уж такие сейфы, что будут побольше пульмановских вагонов. Она молодая и ничего об этом не знает. Но если ты не знаешь, то спроси умных людей, они тебе скажут, как и что надо делать. Но, может быть, всё это не так?

Я пожимал плечами. И Ной Исаакович, очевидно, решил, что у меня сегодня плохое настроение, оставил тему о продаже гостиницы и стал подыскивать такие темы, чтобы я ему охотно отвечал. Тут из гостиницы в сопровождении группы восточных людей вышел президент Ахмет Жан и, увидев нас, направился к нам. Я успел заметить, что ко мне он проявлял интерес и при встречах кланялся, как это делают русские люди, и если случалась свободная минута, подходил ко мне, спрашивал, как мне нравится погода южно-американских тёплых морей, или задавал вопрос: нет ли свежих вестей из России?

По заведённому на Востоке обычаю, Ахмет Жан, как человек богатый, выходец из царствующей фамилии, получал образование в Европе. Два года он слушал лекции в Московском университете, довольно бойко и правильно говорил по-русски, потом жил в Лондоне и заканчивал образование в Париже. Америку он игнорировал как страну, ненавистную ему с детства. Ко мне относился вполне дружественно и, будучи по природе человеком горячим и откровенным, многое мне доверял. Может быть, это мне так казалось, но я ему платил отеческим уважением. Так или иначе, но каждый раз, встречая меня, он почтительно кланялся и, пожимая руку, ещё раз наклонял голову, подчёркивая особое ко мне уважение. Несомненно, в этом сказывалось его отношение к России, которая во всём помогала его стране и при каждом случае защищала её на международной арене.