Суд герцога

Удобный момент наступил час спустя, когда они оба покинули сад Лавинии и в сгущающихся сумерках бок о бок шагали через Рьоне ди Понте, Глаза Анджело сияли, он сочинял новые стихи, которые намеревался рано утром отправить Лавинии.

Молчание нарушил хриплый голос Бельтраме.

– Наслаждаешься розой, Анджело?

– Должно быть, так пахнет в раю, – Анджело поднес розу к носу, глубоко вдохнул.

– Мне она нравится.

– Кому – нет? – улыбнулся Анджело. И процитировал строки Франциско Петрарки, переложив их на свой лад. О руке Купидона, раскрывшей грудь и посадившей в сердце алую розу.

– У поэта сказано про «зеленый лавр», – поправил его Бельтраме.

– У Петрарки, да. Но я…

Рука неаполитанца тяжело опустилась на плечо Анджело, остановила его.

– С твоего дозволения, Анджело, мы будем придерживаться слов Мастера, – и он рассмеялся неприятным, злым смехом. Улыбка растаяла на лице Анджело. – Я стану Купидоном, – продолжил Бельтраме, – а вот и мой лавр, – он похлопал по рукояти меча. – Алую розу мы тебе устроим, будь уверен.

Ужас обуял Анджело.

– Бельтраме, я же любил тебя!

– За дворцом Браши зеленая лужайка. Такая же ровная, как в саду монны Лавинии. Лучшего места для смерти не найти. Ты не возражаешь?

Волна ярости поднялась в Анджело. Человек, которого он полагал другом, искал теперь его смерти по причине одной лишь ревности, причем смерть эта никоим образом не помогла бы ему.

– Раз ты так настроен, не буду спорить. Но, Бельтраме…

– Пошли, – прервал его неаполитанец, предполагая, что и так знает все остальное. Вновь рассмеялся. – Тебя назвали Анджело. И монна Лавиния видит в тебе ангела. Так что пора отправляться в рай.

– Если я – ангел, то ты, несомненно, дьявол, и, будь уверен, ужинать сегодня тебе придется в аду, – осадил его Анджело.

Однако вскоре настроение поэта переменилось. Ярость угасла, он содрогался от одной мысли о предстоящем. И предпринял попытку изменить ход событий.

– Бельтраме, чем вызвана столь внезапная ссора?

– Монна Лавиния любит тебя. Об этом мне сказали сегодня ее глаза. Я люблю Лавинию. Нужны ли дальнейшие пояснения?

– Нет, разумеется, – глаза поэта мечтательно затуманились, на губах появилась загадочная улыбка. – Если тебе все ясно, то и мне, пожалуй, тоже. Благодарю тебя, Бельтраме.

– За что? – подозрительно спросил тот.

– За то, что увидел, о чем сказал мне. Мне недоставало уверенности. Теперь я умру с улыбкой, если того пожелает Господь Бог. А ты не ведаешь страха, Бельтраме?

– Страха? – фыркнул смуглолицый неаполитанец.

– Утверждают, что боги благоволят к тому, кого любят.

– Поэтому они с радостью примут тебя в свои объятья.

Они пересекли улицу, обогнули дворец Браши, прошли по аллее, где сумерки уже обратились в темную ночь, и вынырнули из нее на более светлую полянку. А поэтическая душа Анджело тем временем сложила первую строчку сонета об умирающем возлюбленном. Он произнес ее вслух, чтобы оценить ритм и вдохновиться на продолжение.

– Что ты сказал? – обернулся Бельтраме, опережавший его на пару шагов.

– Я сочиняю стихи, – пробормотал в ответ Анджело. – О смерти. – Не подскажешь ли рифму к слову «смерть»?

– Потерпи немного, я познакомлю тебя с ней самой, – пробурчал Бельтраме. – Мы уже пришли.

И действительно, за цепочкой акаций простиралась зелененькая полянка. Покой и тишина царили на ней. А деревья стояли плотной стеной, заслоняя от взоров посторонних то, что их не касалось.

Неожиданно в потемневшем небе загремели колокола вечерней молитвы пресвятой Богородице. Они замерли на месте, обнажив головы, и даже тот, кто думал лишь об убийстве, трижды помолился Деве Марии. Колокольный звон стих.

– Пора, – Бельтраме бросил шляпу на траву, за ней последовал и камзол.

Анджело вздрогнул, словно вернувшись из мира грез к повседневным реалиям, поначалу замешкался, не зная, что делать с розой: расставаться с ней не хотелось, но ему требовались обе руки, одна – для меча, другая – для кинжала. Однако он нашел изящное решение – зажал стебелек в зубах.

Если ему суждено умереть в этот час, он до последнего дыхания не расстанется со своей возлюбленной.

Анджело скинул шляпу и камзол, выхватил меч, кинжал. Бельтраме уже ждал его. И, увидев в зубах розу и не обладая поэтическим воображением, расценил это как насмешку и аж почернел от ярости. Коротко глянул по сторонам. Никого. Ощерился в ухмылке и ринулся на Анджело.

Бельтраме знал, как обращаться с мечом и кинжалом, и полагал, что без труда справится с поэтом, более привыкшим держать в руке гусиное перо. Впрочем, его уверенность в победе основывалась и на еще одной мере предосторожности, предпринятой им, о которой читатель узнает ниже.

Меч и кинжал встретились с мечом и кинжалом. Разошлись, встретились вновь, высекли искры, застыли, опять разошлись. Пять минут сражались они. Пот выступил на лбу Бельтраме, и пару раз он возблагодарил небеса, не покинувшие его в эту тяжелую минуту. Ибо оставалось надеяться лишь на них да секретное оружие, потому что обычным этот писака владел как нельзя лучше.