Стужа

Вот он и бродит по заснеженным лесам, думает об Асе, об этой странной женщине, которая начисто стерла его из своей памяти, при нем Митотин, и на фоне неба крылья ястреба словно листья папоротника на фоне красно-бурой болотной руды, ведь дни стояли короткие, багряные, лед сковывает бухты и всего за пять коротких дней полностью укрывает озеро, потом выпадает еще больше снегу, сухая белая стужа окутывает леса, цепенит людей и животных, но не Митотина; Гест сумел-таки взять над ним власть, как военачальник, уверенными жестами, и посвистом не от мира сего, и едой, не в последнюю очередь едой, — накорми Митотина, и он будет творить в небе чудеса.

На ногах у Геста снегоступы, лыжи он недолюбливает. Пасть на плече по-прежнему открыта, и чудится ему, будто он сам парит на ястребиных крыльях в море белизны. Но вот ястреб зависает над склоном холма и с уверенным криком падает вниз. Гест идет следом и видит: Митотин сидит на снежном бугре — то ли на занесенной снегом кочке, то ли на камне — и что-то терзает клювом и когтями. Гест замечает цветную ткань, кожаный башмак и понимает, что это, еще прежде чем разгребает снег. Нога, еще одна, спина, две спины — два мертвеца с рублеными ранами на затылке и голове, мороз уберег их от тления, кажется, будто смерть настигла их вот только что, бездыханные, но как живые. Гесту ясно и кто они такие — это Онунд и один из его спутников, которых они заперли в сарае возле бухты. Но опознаёт он их по одежде и браслетам, лица объедены зверьем. Продолжает отгребать снег, все совпадает, цвет волос, рост, оружие, это действительно Онунд, человек, от которого он скрывался семь долгих лет; что ж, теперь скитаться незачем, он может вернуться куда угодно — в Сандей, в Исландию; итак, скитаниям пришел конец, причем в тот самый миг, когда рушится последний его приют.

А руки все копают, он находит мешочек с серебряными слитками, несколькими монетами и множеством золотых перстней, там же лежит вырезанная из дерева орлиная голова, его собственная детская работа, при виде которой мать почему-то расплакалась. Ноги не держат, он садится, смотрит на орлиную голову, на пропавшую хищную птицу, потертую, темную от жира, захватанную грязными руками, и вроде бы вспоминает, что сестра ответила, когда он спросил, не забрали ли Онунд или Снорри чего-нибудь в Йорве: «Ничего».

Но позднее она заметила, что орлиная голова пропала… хотя нет, Гест подарил ее Эйнару, тому бедолаге, что знал столько историй и искал прибежища в Йорве, с него-то все и началось. Стало быть, Стюр забрал ее у убитого и отдал Онунду?

Гест встает, не выпуская орлиную голову из рук, обходит вокруг покойников; он помнит всё: лицо Эйнара, когда тот похвалил его мастерство, затем смущение, когда Гест, обиженный на мать ребенок, швырнул ему резную голову, и нерешительность в ответ на Гестово упрямство: «Бери! Бери!» В конце концов Эйнар принял подарок и владел им, пока не пал от руки Стюра, который забрал орла себе и отдал сыну.

Или Онунд нашел его в Стюровом наследстве?

Но знал ли он, что фигурку вырезал Гест?

И зачем таскал ее с собой?

Онунд был мертв, куницы и лисы обглодали его лицо, лишь тишина звенела средь черных елей. И это вправду Онунд, а при нем означенная фигурка.

Гест разжигает костер, ведь отсюда расползается нечто большее, чем великое безмолвие, он собирает хворост, ногой разгребает снег под елкой, садится и, уже преисполнившись твердой уверенности, осторожно кладет орлиную голову в огонь, следит, как пламя пожирает ее, и думает, что сейчас у него на глазах исчезают знамение, и проклятие, и детство, и большая часть его жизни, он сжигает все это и может вернуться куда угодно — в Сандей, а то и в Исландию… но сознает ли он это, хотя сидит здесь и ждет, пока костер догорит, и видит, что и Митотин ждет, замерев на снежном бугре и поглядывая то на Геста, то на трупы, а все вокруг мало-помалу погружается в темноту?

Гест встает, палкой раскатывает уголья — орлиная голова исчезла, — еще раз осматривает трупы (в самом деле Онунд), прячет мешочек в карман и уходит прочь, возвращается в Хов, совсем другим человеком.

Той ночью к нему опять пришла Аса. Он спросил, где она была, и недружелюбно добавил, что рана зажила.

Однако она сняла повязку, увидела, что пасть зияет по-прежнему, и опять сидела на нем, как до наступления морозов, такая же мягкая и одновременно жестко-суровая. Но Гест был другим. И когда она ушла, он встал, открыл мешочек и снова осмотрел Онундово имущество, но ничего такого не нашел, ну разве только в золотых перстнях таился некий особый смысл. А сна все не было, волей-неволей Гест вышел на улицу и стал смотреть на луну, которая серебряным яйцом висела над белыми лесами. Стужу он, во всяком случае, ощутил.