Стужа

Ее движения учащаются, как и дыхание. Голова ее мечется по брезенту, вздыбливая в лицо волосы. Я задыхаюсь, уворачиваюсь. Она исступленно, бешено прижимается. Крепость объятий ошеломляет. Судороги напряжений следуют одна за другой — один мощный нарастающий перекат страсти. Тело пружинит могуче и неукротимо. Откуда такая сила? Кажется, она готова умереть, но предельно испить ласку. Дыхание срывается на стон, и вдруг вся натянутость ее тела рушится. Она вскрикивает и опадает в мои руки почти без дыхания, без движения, исторгая наслаждение. Но я сдерживаюсь. Я рядом с мучительной истомой, но сдерживаюсь. Инстинкт сдерживает волю чувств. Я не смею отказывать женщине в предельной ласке — и столько, сколько она жаждет ее. Инстинкт мужчины, несмотря на всю пыточность этого сдерживания, навязывает свое поведение. Я замираю, давая ей передышку, даже не передышку, а возможность справиться со всем шквалом чувств. Она исторгает их с такой силой — мне кажется, я вот-вот вырвусь из своей земной оболочки, все покровы мои спадут, а я вырвусь. Женское тело содрогается подо мной… Свет и счастье омывают мою грудь.

Ей, наверное, трудно дышать. Я подсовываю руки под лопатки. Но я не только упираюсь, я исступленно прижимаю ее к себе. Она в кольце моих рук. И все это — лишь мгновенная заминка. И я уже ощущаю под собой беспомощный, но упругий перекат грудей в новом ритме движений. Да разве ритме? Намученный самоограничением, я жадно, беспорядочно владею ей. Мотаю головой, проваливаюсь в омут чувств.

Она вскидывает бедра — и я ощущаю нежные и горячие слияния. Her, не существуют ласки интимней и глубже. Они преобразуют меня лишь в одну страсть движений. Коленями и руками я вывешиваю свою тяжесть. Мне все доступно в ней — и, теряя себя, размываясь стремительной слабостью в ногах, ярко разгорающемся огне наслаждения, я все же не даю животным страстям воли. Я оберегаю доверчивость и открытость женщины — ни в чем не причинять боли. Мне удается освободить руку и, не ослабевая глубинной ласки, я покрываю ладонью грудь, чуть отвалясь на бок.

А после — нарастающий трепет тела, такие упругие, напористые движения. Я усмиряю их силой и страстью. Я велик и громоздок, как можно быть громоздким в сто килограммов одних мышц, — и, однако, чувствую, как неукротима женщина…

В этот раз она не стонет, а кричит. Крик прошибает звездную мглу. Женщина яростно сплетается со мной и кричит… Небо, звезды, столп наших чувств…

И я роняю себя, обессиленно никну к ней…

Распадается кольцо рук. Губы благодарно ищут друг друга.

Слышу, как глухо, размашисто и торопливо стучит сердце — ее сердце. Кажется, все тело ее подрагивает в такт ударам. Она безвольно опадает, голова — на моей груди. Целю и чувствую, как пульсирует венка у нее на шее. Глажу — между грудей она потновата, даже мокрая. Я и сам жарок по́том по спине. Душно пахнут ее волосы. Как все же жарки они!

И уже новый прилив страсти соединяет нас…

Ничто в целом свете не способно заменить страсти и и силы, Эта мысль оживает всякий раз, когда женщина снова начинает неистово биться в моих объятиях. И звездная тишина гасит крик.

И раз за разом, распадаясь, мы становимся мягче и спокойнее, пока рядом со мной не застывает женщина — совсем покорная. Она сонно, слабо целует меня в плечо, щеку, руку. Я подсовываю руку ей под голову — и она придремывает. И я счастливо улыбаюсь тьме, звездам, озерцам, всей-всей земле…

6

На какое-то мгновение я прихожу в себя. Мелькают звезды — они теперь ярче. И сколько же их!

И тут же я отодвигаюсь в забытьи. Я счастлив в этой потере памяти. Я чувствую — все время счастлив!

«Ни Бога! Ни господина!» — шепчу я, окончательно подрубленный большой усталостью. Однако я воздушен в этой усталости. Я приморен усталостью, я не могу держать глаза открытыми, но мне легко. Время несет меня по сну сладко-расслабленным, смиренным в спорах чувств. Я един в себе. Все мысли ласкают, вытягиваются и блаженно засыпают рядом со мной…

Аминь…

И эта юная женщина спит рядом, повторяя все прихотливые изгибы моего тела. Я слышу ее. И рука моя то у нее на груди, то на лоне, у самого низа живота — в прелести жестковатых волос.

Я пробуждаюсь, глажу, нежу ее. И нас уже опять не разделить — это яростное, благословенное небесами и судьбой схождение. Именно это чувство не покидает меня…

А после спим: изгиб в изгиб наши тела.

И над нами — все звезды.

7

И уже под утро я проваливаюсь в сон. Это не сон — это бездна, без проблеска света и сознания. Какой-то глубочайший из всех колодцев сна — упоение от насыщенного мужского инстинкта, от любви, вдруг поразившей в бреду ночи сердце; утомление от всех ласк и судорог — долгой исступленной борьбы рук, губ, ног…

И я проваливаюсь в бездну сна.

Сколько лежу без памяти и движения — вспомнить или определить невозможно. Но в какое-то время в той непроглядной тьме забрезжил огонек. Я вдруг затрепетал и подался вперед — жадно, всем существом.