Для художника всё достигает ужасающих пределов. «Порой новые червоточины в стенах буравили их до самой земли, слышно, как древесная труха струится, — утверждает он. — А как ослабнут морозы, закряхтят оконные рамы и половицы, точно им выдох сделать надо». Внизу, через подвал, проходит трещина, оставленная землетрясением. Часы и картины подпрыгивали тогда на стенах. Лампочки лопались. Полы пришлось перестилать. Плотникам и каменщикам работы хватило дней на пять. Венг, по словам художника, расположен на восточной границе сейсмической зоны, которая тянется с юга вплоть до северных альпийских отрогов. У священника в подвале дома можно увидеть расколотую надвое скальную глыбу. «Вот как может тряхнуть», — сказал художник. Скала-то треснула, а дом целехонек, стены как стояли, так и стоят. С тех пор о «расколотой скале» в доме священника рассказывают разные истории. «В каждом уголке есть свое местное чудо. А знаете, однажды я обнаружил на чердаке двух высохших дроздов, буквально вмятых друг в друга. Пару черных дроздов. Уже закаменевших. А казалось, что их пение всё еще разлито в воздухе». Лето здесь «теплое и пропитано страхом». Зима — «холодная и жуткая». Был случай, когда куст бузины вдруг взломал тыльную сторону дома. «Одним рывком, среди ночи. Будто чья-то рука сдвинула всё на пядь… Однажды, в конце октября, у меня было чувство, что птичьи голоса, которые всю весну и всё лето звенели в воздухе, вмерзли в него. И так вот ждали своего избавления. Первых дней оттепели… Гостиница часто отбрасывает загадочно-глубокомысленные тени. Да и сама яма, в которой она стоит, — настоящая приманка для лозоходцев и кладоискателей».
Есть много причин пребывания художника в Венге. Достаточно внезапного порыва ветра какого-нибудь неблагоприятного направления, чтобы Штраух был заброшен в эти места. Но гостиница стала уже разочаровывать его. Он говорит, что «гостиница разочарует даже самого непритязательного клиента». Это угол, «который может сузить бытие». Ему нередко кажется, что это могильник, как Сан-Микеле в Венеции, «где покойников укладывают пластами… Вам не приходило в голову, что люди живут на кладбищах? Что большие города — это большие кладбища? Маленькие — кладбища поменьше? А деревни — погосты? Что кровати — гробы? Белье — саван? Что всё есть приуготовление к смерти? Вся наша жизнь — извечная репетиция прощания с телом и погребения?» Ему непостижимо как зародилась идея построить гостиницу в этом гиблом месте. «Где никогда ничего не теплилось». У отца нашего хозяина был участок — вот эта впадина, доставшаяся, по существу, даром. Он получил ее в качестве выигрыша в споре. Никто уже не знает, о чем шел спор. Строительным материалом послужили шпалы, оставшиеся после строительства железной дороги. Старый, с трудом где-то выковырянный самими же хозяевами кирпич. «Цемент, который они воровали со складов целлюлозной фабрики». За четыре года гостиница была построена. А через три года после того, как въехали, главный строитель умер. «Не вечная ли это история: человек умирает, когда его дом построен? Или еще до этого? Но всегда в момент завершения или чуть раньше». За железнодорожные шпалы хозяйка не могла расплатиться лет десять. «С выплатами в казну можно не торопиться, — прокомментировал художник. — Стены таковы, что хоть все мысли подслушивай». Нечистую совесть. Снизу доверху и сверху донизу. «Время от времени хозяйка выплескивает целые ушаты грязи. Равно как и остатки обжорства по случаю убоя скота на Пасху и на Рождество… Каждые пятнадцать лет размалевывают стены… Трафаретный рисунок кочует из комнаты в комнату». Электричество подвели только перед самой войной.
«Еще одна причина, которая меня здесь удерживает — это запах с бойни, вечно парящий над деревней». В этом облаке он передвигается с туго затянутым поясом, как бы скрутив себя жгутом. «Мои методы превосходят мои силы». Есть тысячи примеров муки, начиная уже с момента пробуждения, пример тысячекратной невыносимости: «Бесплодная сырая почва, на которой стоит гостиница… Все мыслимые недуги клубятся в испарениях этой почвы. Тут и двужильный зачахнет, станет калекой внутри и снаружи».