Стукач

– Во! Гляди-кось, Савелий! – расхохотался бригадир. – Говорил жа ты ей: окосеешь! Нет, не послухала!

– А-а! – махнул тот рукой. – Бабье дурное! Ты вот меня послухай, Платон Игнатьич, – завел Савелий пьяный разговор, еле шевеля языком. – Я ведь догадался, хтой ты будешь на самом деле-то… – Его здорово тянуло в сон, но выговориться хотелось. – Ты жа беглый!

– Ну и что?! – жестко спросил Соленый, непроизвольно сжимая кулаки.

– Но ты не сумлевайся, – вытянул Савелий перед собой открытую ладонь. – Я о том ни-ни, никому… – Не в силах больше бороться со сном, он рухнул с лавки на пол и громко захрапел.

– Я и не сомневаюсь, – мрачно изрек Соленый, поднимаясь из-за стола. – Любопытный ты больно, Савелий. И болтливый. А так бы – жил, – сказал он уже крепко спящему мужику.

Травка, которую Соленый нащипал на болоте, подействовала так, как и должна была: вырубила часов на десять и Савелия, и его жену. Соленому же – ни в одном глазу. Потому что в лесочке нашел он для себя другую былинку, нейтрализующую действие первой. Своеобразное противоядие. Потому и оставался сейчас как огурчик.

А мужик со своей жонкой к утру оклемались бы. Если бы Соленый позволил им оклематься.

Расплескав по столу и на пол самогон из бидона, бригадир поднес к жидкости зажженную керосиновую лампу, и сизо-голубое пламя прихватило избу изнутри. У Соленого было лишь несколько минут, чтобы покинуть хату и добраться в потемках до сельсовета. Там он расстелил себе постель, разделся и улегся, словно спал давно и крепко.

«Разбудил» его один из артельных мужиков, прибежавший сюда в панике.

– Платон Игнатьич! Вставай! У Савелия изба горить! Пожар!

– А? Что? – протирал глаза Соленый. – Гдепожар?!

В одном исподнем, натянув сапоги на босые ноги, он вылетел на улицу и увидал зарево. Хата задиристого мужика была полностью объята пламенем.

– Бегом! – крикнул он «разбудившему» его мужику, и они кинулись помогать односельчанам тушить пожар.

Возле избы уже носились люди с ведрами, баграми и топорами. Слышались крики подаваемых команд – совершенно бестолковых и не нужных в таких случаях, потому что в панике никто ничего не соображает и не слышит.

Как раз из Чегдомына подкатили участковый и председатель сельсовета. Пламя они увидали еще издали. Дряхлая кобыла под кнутом старшины гнала из последних своих старушечьих сил, а телега на ржавых колесах готова была вот-вот развалиться.

Попрыгав на ходу с повозки, оба взялись за ведра с водой, оказавшись в одной цепи с Соленым.

– Чавой случилось, Игнатьич?! – в ужасе кричал председатель.

– Да хрен его маму знает! – зло отвечал бригадир лесопилки.

– Упился, стервец! – ругался старшина, который и сам в ту минуту был под приличным градусом. – Как пить дать, пьяный вместе с курвой своей, Паланькой!

– А где воны сами-то? – вдруг спросил кто-то из селян.

– Ах, ёшкин ты конь!!! – громче других заорал Соленый, словно был осенен страшной догадкой. – Так они ж в избе!!!

Только тут до всех дошло, что среди тушителей пожара нет хозяев дома. Значит, где им быть, как только не гореть вместе с хатой, будь она трижды проклята, эта деревянная халупа.

– Р-разойди-ись!!! – рявкнул Соленый.

Он содрал с мужика, стоящего рядом, суконную куртку, укрыл ею голову и… шагнул в огонь.

– Ку-уды-ы?! – орал ему вслед председатель, тщетно пытаясь пробиться через пекло. – Сам сгоришь, дурень!!! Верта-ай!!!

Но Соленый уже не слышал его. Или делал вид, что не слышит…

* * *

…Постояв перед Леликом с финкой в руке, Барсук вдруг успокоился и вернулся к своей койке. Скривившись в ухмылке, он прикурил папиросу и выпустил тугую струю дыма в потолок. Напряженное ожидание затянулось. Почувствовав это, Барсук подал голос.

– Ты бы присел, дядь Лень, – негромко сказал он, указывая на койку напротив. – Да растолковал кое-что людям.

– Что растолковывать? – собирая в кучу последние крохи воли, выговорил Лелик. – Тут все образованные.

– Ну не скажи! Никому, например, не известно, откуда ментам цинк[56] прошел за два переброса.

– Какие еще? – продолжал валять дурака старый вор.

– С марафетом и общаковыми лавами[57], – невозмутимо пояснил Барсук. – Иль не слыхал о таких?

Лелика не затрясло. Он даже перестал психовать, сообразив, что дальнейшие запирательства бессмысленны. Видать, рок у него такой.

Не-е-ет, Барсук уже не. шавка, коль умудрился его, Лелика, к стенке прижать, к ногтю придавить. Откуда же ему стало известно о предательстве Лелика? Неужто сам Иван Иванович сдал? Не похоже. Если б и Степка Барсуков у мента в пристяжных ходил – тогда другое дело. А так нет.

Думая-гадая, Лелик заметил, что с койки рядом поднялся Кешка Монахов и пересел ближе, на табурет, приставленный к его кровати. Что они с Барсуком задумали?

– Ты мозгами-то шевели, дядь Лень, – доброжелательно произнес Монах. – Не заставляй брать грех на душу.

– Правильно Монах базлает, – поддержал его Барсук. – Давай-ка, гражданин Прибаев, чтоб без приговора, самостоятельно. Что делать – знаешь. Не нам тебя учить.