Савва Николаевич не вмешивался. Он откинулся на спинку сиденья и полулёжа наблюдал за происходящим через прикрытые веки. Наконец решил посоветовать:
— А ты бери правее и встань перед ним. Он нарушает, и ты не теряйся. А то затрут питерские волки.
— Не затрут, я им не дамся.
Володя нажал на звуковой сигнал. Тот загудел, как сирена «скорой». Загородившая проезд машина дёрнулась и, отъехав вправо, освободила проезд.
— Ну вот, давно бы так, — пробормотал, улыбаясь, Володя. — Не, Николаич, мы им не дадимся. Пусть знают наших N-ских.
— Ты особенно-то не хорохорься. Питерцы не москвичи, они нахалов не любят, имей это в виду. Я ездил на «скорой» по Ленинграду больше трёх лет, знаю. Будет время, расскажу. А сейчас за Московскими воротами поворачивай направо и прямо по Лиговке до вокзала, а там разберёмся.
— Понял, шеф.
И Володя лихо свернул направо, подрезав новенькую «Ауди». Водитель «Ауди» постучал пальцем по голове. Савва Николаевич увидел этот красноречивый жест через боковое зеркало, но замечаний делать не стал. «Среди волков жить — по-волчьи выть», — подумалось ему.
Отпевание погибшего Игоря, сына ректора, проходило в скромной церквушке, затерявшейся среди громадных старых зданий в центре города. Несмотря на внешнюю скромность, внутри церковь была богато убрана старым иконостасом с позолотой. В довольно просторном зале, в центре, перед алтарём стоял гроб с телом. Вокруг толпились люди: женщины в чёрных платках, мужчины в тёмных рубашках или строгих чёрных костюмах. В изголовье гроба сидели на стульях несколько человек — близкие родственники. Среди них Савва Николаевич сразу же узнал Александра Владимировича. Он показался ему каким-то сникшим, сильно осунувшимся и даже ещё больше поседевшим, чем месяц назад, когда они виделись последний раз. Рядом с ним сидела красивая полная блондинка, вся в чёрном. Слёз у неё не было, видно, давно выплакала. Она сидела, склонив набок голову, и смотрела куда-то в пол. «Жена», — догадался Савва Николаевич. Он молча подошёл, положил четыре огромных красных розы на усыпанный цветами и венками гроб. Лица покойного почти не было видно, только острый профиль. Высокий лоб закрывала повязка с церковными вензелями.
Савва Николаевич подошёл к Александру Владимировичу и протянул руку. Тот узнал, протянул свою. Они молча поздоровались.
— Искренне соболезную вам и вашей супруге, — он поклонился жене.
Та мельком взглянула на Савву Николаевича и снова опустила голову.
— Знаю, что вашему горю невозможно помочь, но я хочу разделить его с вами.
— Спасибо вам, спасибо, что приехали, — так же тихо ответил Александр Владимирович.
Савва Николаевич постоял минут десять около гроба и вышел. В церкви было душно от бесчисленного количества горящих свечей, ладана и запахов, исходящих от собравшихся людей. И Савве Николаевичу стало плохо: замутило, перед глазами замелькали искорки — верный признак высокого давления. На свежем воздухе Савве Николаевичу стало полегче. Он зашёл на теневую сторону храма и, немного придя в себя, стал искать глазами знакомых среди людей, которые то и дело входили в церковь и выходили из неё. Знакомых не оказалось.
В это время к Савве Николаевичу подошёл человек в строгой форме полковника морской пехоты с чёрным беретом на голове.
— Савва Николаевич! Здравствуйте! Не узнаёте? — спросил военный.
Савва Николаевич не сразу признал в нём начальника охраны ректора.
— Здравствуйте, здравствуйте! Вас не узнать! Что форма делает с человеком, а?
— Это точно, — подтвердил охранник и предложил. — Давайте пройдём немного, здесь рядом скамейка есть.
Они отошли в сторону и оказались около лавочки между двумя старыми липами. Присели.
— Как всё случилось с сыном Александра Владимировича? — задал вопрос Савва Николаевич. — Я ничего не знаю. Только поймите меня правильно. Я ведь не из праздного любопытства. Просто хочу знать правду, если это не секрет.