Сцены из народного быта

– Я так понимаю, – говорил один, – битва у нас будет великая.

– Без рвани тут ничего не сделаешь, дело видимое, – соглашался другой.

Полковник, войдя в избу, приветствовал хозяев, прилаживаясь к их обиходной речи.

– Здравствуйте, добрые люди, – начал он, низко кланяясь старухе.

– Здравствуйте, батюшка, господин честной, ваше благородие.

– А тараканов-то у вас порядочно!

– Сила, сударь! Такая сила этих тараканов – ничего с ними не сделаешь, – отвечал Кузьма.

– Морить надо…

– И морили, сударь, и морозили, из Санкт-Петербурга был какой-то, мазью смазывал, но, между прочим, куры все передохли, а тараканы остались.

– Здравствуй, божий человек, – обратился он к слепому старику.

– Здравствуйте, батюшка, – отвечал старик, поднявши к небу незрячие, черные как уголь глаза.

– Давно на божьем свете маешься?

– Годов восемьдесят есть, барин.

– Много!

– Что сделать, сударь, – и не хочется, да живешь.

– Уж и мы, сударь, говорим, – вмешался шутливо Кузьма, – пора бы, место ему там уж заготовлено. Ты бы, тятенька, пошел, ослобонил тут господам. Вас?отка, сведи дедушку.

– Погоди, дай нам со стариком побеседовать, – остановил полковник. – Крепостной был?

– И под господами жил, и волю сподобил сподь увидеть.

– А чьих был?

– Господ-то? У меня был господин большой; таких нынче и господ-то нет, да и в те поры, пожалуй что, не было.

– Аракчеевские наши-то были, – подсказал Кузьма.

– Графа Алексея Андреевича Аракчеева дворовый я человек был – спервоначалу фалетором и опосля того кучером, – подтвердил старик с достоинством.

– Хорош он для вас был? – продолжал допрашивать полковник.

– Строгой был человек, горя нашего не чувствовал.

– Потерпели наши-то при нем на порядках…

– Лютой был человек, попил нашей крестьянской крови вволю.

– А жить нам за ним было хорошо, – продолжал старик, – страх был, баловства не было, пьянства этого, кабаков… Мужик был сытый.

– Это, что говорить, – ввернул от себя Аким, – мужик был в те поры форменный… как есть… Теперича народ горький, все пропимшись… Теперича только пьют да на погорелое место собирают.

– А пожары часто бывают?

– Бывают и пожары, а больше так.

– Как так?

– Пропьются, оглоблю обожгут, – значит погорели, – Царство ему небесное, – окончил старик, ощупывая висевший на стене полушубок, и вышел с Васей из избы.

Пока Аким бегает по деревне, сколачивая народ в загон, пока господа осматривают ружья, надевают сапоги, услаждаются чаем и напитками, врут всякую охотничью небывальщину, я отвлекусь от рассказа и познакомлю с ними читателя. Вы не думайте, что это приехали охотники по ремеслу, по страсти. Из них нет ни одного, который бы в холодную осень окунулся в воду, доставая убитую птицу; который бы в палящий зной без воды, без пищи оставался целый день в болоте для того, чтобы положить в сумку две пары бекасов; который бы изнурял себя, бродючи в лесу по ломам, по корягам, отыскивая тетеревиный выводок; который бы в грозу, в ливень, промокший до костей, пробирался спокойно по изрытому сохой грунту, чтобы принять ночлег в лесу, в наскоро сделанном из листьев шалаше. То поэты, а мои охотники просто милые, прелестные люди, едва умеющие держать ружье в руках. Приехали они просто подышать свежим воздухом, а в случае подвернется под руку медведь, то лишить его жизни, если не будет предстоять к тому большой опасности и если пуля нечаянно его заденет. Таких охотников очень много. У иного не знаешь, что в кабинете: оружейный магазин или зоологический музеум? Шкаф с ружьями. Каких там систем нет: заряжающиеся и сзади, и сбоку, и сверху… Каких к ним нет приспособлений!.. А вот ножи, пистолеты, свистки, рога, рогатины и всякая охотничья утварь. Все чисто, как говорится, с иголочки. А на стенах, а на шкафах! Чучела глухарей, вальдшнепов, дупелей… а вот стоит рысь… а вот оскаливший зубы волк… а вот встал во весь рост и сложил лапы по-наполеоновски медведь, и ни в одной душе владелец этих чучел неповинен.

Снарядились мои охотники. Полковник одевался и подтягивался очень долго. В скобках замечу, что называемый мною полковник – не полковник, а совсем штатский господин. Мужики его прозвали полковником за солидную фигуру и за необыкновенную способность кричать и браниться без всякой злобы.

– Шибче полковника никому не изругаться! – замечают о нем мужики. – Так обложит, лучше требовать нельзя.

Молодой человек в изящном полушубке, подпоясанный кавказским поясом с серебряным набором, видимо, беспокоился и начинал жаловаться на зубную боль, когда один из мужиков соврал ему, что он медведя видел, что он большой и, должно быть, медведица с медвежатами лежит на чистом месте и, пожалуй, «потрепать» может. Один из приехавших охотников был одет черкесом: на нем накинута бурка, а на голове огромная баранья шапка:

Он весь обвешан был ремнями,
Железом ржавым и кремнями,
На поясе широкий нож.

Он врал от самого Петербурга вплоть до места охоты и, наконец, до того заврался, что заставил усумниться даже мужиков. Он рассказал, как он убил медведя из пистолета.

– Мертвого? – живо спросил полковник.