Сцены из народного быта

– Ваше благородие! Тут у нас на седьмой версте к Озерецкому-то косогоры, так вот от поштового епартаменту обозначено, чтоб сумления не было…

– Помилуйте, ваше благородие, я пятнадцать годов езжу…

– Он те в загривок-то накладет…

– Наклал!.. Мазали чтолича?

– Смазано…

– Извольте садиться, ваше благородие! Эх вы, голубчики!..

– Смотри, осторожнее…

– Помилуйте, сударь, я пятнадцать годов езжу. Ямщики, известно, со смотрителем заодно… Смотрителю только бы самовары наставлять, пользоваться… Тпру!!

– Что?

– Вот этот самый косогор-то и есть.

– Осторожней!

– Помилуйте, сударь, я пятнадцать годов езжу. Не извольте сумлеваться… Тпру!..

– Смотри!

– Точно, что оно, опосля дождя, тут жидко…

– Держи!..

– Господи, ужли в пятнадцать-то годов дороги не знаю…

Тарантас падает.

– Что ж ты, черт тебя возьми!..

– Поди ж ты! Кажинный раз на этом месте…

«Сцены из народного быта», 1874 г,

Громом убило Деревенские сцены

– Что тут за случай у вас?

– Беда!.. Теперь не разделаешься! Теперича, Лексеевна, все помрем!

– Я ни в чем непричинен: мы только идем, а он лежит…

– Где?

– У самого оврага. Растопырил глаза, да и лежит. Вот грехи-то! Вот грехи-то наши тяжкие.

– Я так полагал, что он греется на солнышке; думаю: пущай греется…

– Вот погоди – становой приедет.

– Что же становой?… Становой ничего.

– Становой-то ничего?!

– Все помрем.

– Батюшки!.. Господи!..

– Бабы, смирно! Такой теперича случай, может, вся деревня отвечать будет, а вы визжите…

– Иван Микитич! Может грешная душа в рай попасть? Ежели она оченно грешная.

– Поди у попа спроси…

– Нет, ты мне скажи…

– Поди проспись прежде…

– Мужички почтенные! Становой ежели приедет – мы ничего не знаем. Петрухино это дело, он и отвечать должен.

– А теперича какое же ему разрешение?

– Кому?

– А Петрухе-то?

– Связать его теперича.

– За что?

– Как мир… мне все одно. По мне хоть беги…

– Я до него не касался: громом его убило.

– Громом?

– Громом, батюшка, громом!..

– Молоньей! Раз и – готово!

– Вот ежели громом, в таком случае ничего, а я полагал, драка промежду вас была.

– Какая, братец, драка! Промежду нас окромя что, бывало, он мне стаканчик поднесет, а то я ему…

– А мы, вишь ты, ловили рыбу. Он и подошел к нам. Посидел. «Словно бы, говорит, мне скучно. Третий день сердце чешется», – да и отошел от нас. Сидим мы под ивой – ветерочек задул, так махойький… ветерочек да ветерочек. Смотрим, по небу и ползет туча… от самого от Борканова. Так и забирает… Страсть! Подошла к реке-то… Как завыл этот ветер, как засвистели ивы, словно бы ночь темная стала. Сотворили мы молитву, да и сидим. И сейчас – раз! – гром, да опосля того молонья. И пошла, братец, и пошла… Индо сердце захолодело. И такой дождик полил… Свету божьего не видать. С полчасика или побольше мы сидели… Тише, тише… Солнышко показалось, и заметалась наша рыба, не успеваем червей надевать… Головли так и сигают… Во какие… Два ведра полных наловили. Сажать некуда было. Идем мимо оврагу-то, а он на самом бугре и лежит, руки так-то раскинул и лежит. «Смотри-ко… опосля дождя себя разогревает». Подошли, а он ничуть. Ну, мы сейчас бежать.

– Нашел себе место, батюшка. Жизнь-то наша!

– А что, его потрошить будут?

– Само собой: не по закону помер – потрошить…

– А я однова замерзал.

– Пьяный?

– Было маленько, только не то чтобы оченно. Спервоначалу все спать хотелось, и так мне тепло стало. И вижу во сне, словцо бы я в трактире в каком, и народ все чай пьет и песни поет. А уж меня в те поры снегом оттирали.

– Становой! Становой!

– Петрушка! Голубчик, не погубит! Все на еебя прими.

– Ваше благородие! Петрушки это дело_; мы ни в чем непричинны.

«Нива» № 14, 1880 г.

Безответный

Сцена в деревне

– Калина Митрич, скажи ты мне, отчего я так много доволен!

– Может, выпимши…

– Стаканчик выпил, это верно! А ты мне скажи, отчего я так много доволен?

– Ну, от стаканчика и доволен.

– Стаканчик один – ничего! А я оченно рад! Видишь, птичка сидит, и я рад! Пущай сидит, голубушка!.. Оттого я много доволен, что хороший я оченно человек! Такой я хороший человек, – по всей деревне и людей таких нет! Чаю я не пью…

– А стаканчик-то…

– Впервой от роду! Силком влили! «Давайте, говорят, мы Мите стаканчик поднесем». Священник заступился: «Что вы, говорит, непьющему человеку…»

– То^:то я смотрю, тихий ты человек, голосу твоего никогда не слыхать, а теперь разговаривать стал.

– Оттого я много доволен, что всех я люблю!.. Рыбу я ловить люблю. В лесу чтобы мне ночью – первое это мое удовольствие!.. Выду я в лес, когда почка развернется, да и стою. Тихо! Дух такой здоровый!.. Мать ты родная моя, как я лес люблю. Ежели теперича в лесу ночью гроза…

– Не боишься?

– Люблю! Как почнет это она сосны выворачивать… Страсть! А опосля того подымется всякая разная птица, на разные голоса.

– Охотник ты большой!

– Большой я охотник! По нашему лесу вплоть до вантеевской мельницы я все гнезда знаю. А как меня рыба уважает! Ух, как она меня уважает! Но только за всю эту охоту великое мне наказанье было! И как это. Калина Митрич, обидно! Хороший я человек, чаю я не пью!..

– Так за что же?